Фестиваль классика
Зальцбургский фестиваль, отмечающий в этом году свое 90-летие, посвятил юбилею одну из своих новых оперных постановок — "Электру" Рихарда Штрауса. Спектакль с участием оперных звезд Вальтрауд Майер и Рене Папе, поставленный режиссером Николаусом Ленхоффом и дирижером Даниэле Гатти, смотрел СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
Это, собственно, был первый опыт сотрудничества Рихарда Штрауса и Гуго фон Гофмансталя: композитор увидел на драматической сцене трагедию Гофмансталя "Электра", был потрясен и вскоре предложил драматургу поработать над либретто оперы. После премьеры "Электры" Штрауса в 1909 году образовавшийся тандем произвел еще пять опер, но для зальцбургской культурной мифологии не менее важно то, что Штраус и Гофмансталь были среди отцов-основателей фестиваля. Если добавить к этому, что "Электра", которую композитор и в оперном виде предпочел называть трагедией, буквальным образом откликается на девиз нынешнего фестиваля ("Там, где сталкиваются бог и человек, возникает трагедия") с его древнегреческими обертонами, то выбор произведения действительно обоснованнее некуда.
Видимо, фестиваль очень хотел, чтобы и режиссерская версия в этом случае вызывала минимум сомнений в обоснованности. Величественная и сбалансированная постановка Николауса Ленхоффа как таковая действительно никакой бури не провоцирует, хотя известную статичность и компромиссность языка ей на протяжении всего спектакля все-таки можно поставить в вину. На протяжении единственного двухчасового акта на гигантской сцене Большого фестивального зала виден накренившийся к зрителю огромный двор-бункер (творение художника Раймунда Бауэра), окруженный неприступным стенами, в которых тут и там прорезаны то амбразуры, то окна. Само по себе зрелище более унылое, нежели трагическое, но его прекрасно оживляет работа художника по свету Дуэйна Шулера, благодаря которому поверхность стен кажется то залитым солнцем мрамором, то тюремным бетоном, а то и тем самым веществом, из которого европейская "готическая" словесность строила стены своих самых ужасающих замков.
Акустически эта конструкция вряд ли выгодна; героев становится едва слышно, как только они удаляются от авансцены на пять метров, а уж из-за сцены и подавно никого не расслышишь — вопли убиваемого Эгиста на премьерном спектакле публика могла разве что прочитать на супертитрах, однако потом Роберту Гэмбиллу, с достоинством исполняющему эту скромную роль, все-таки поручили кричать в микрофон. Но она довольно эффектно работает как метафора двойной изоляции Электры — как жертвы "карательной психиатрии" со стороны ее матери Клитемнестры и, самое главное, как жертвы своей собственной страсти, всепоглощающего желания отомстить за отца, уничтожив его убийцу Клитемнестру и ее любовника Эгиста.
В этом неприятном пространстве безотлучно находится Электра (драматическое сопрано из Швеции Ирене Теорин), опустившаяся, отталкивающе загримированная, обжившая ямы в полу — не то могилы, не то норы, где она прячет пропыленную шинель своего отца Агамемнона. Извне, из окон над ней насмехается свора дворцовых служанок, одетых в черное в духе не то монахинь, не то исламских женщин; вооруженные наганами прислужницы самой Клитемнестры одеты в форменные костюмы, а сама царица Микен (Вальтрауд Майер) — не справляющаяся с истерией высокопоставленная дама, пытающаяся скрыть съедающий ее невроз темными очками и роскошным платьем. Единственной, кто сохранил в этой обстановке остатки живой души, выглядит сестра Электры Хрисотемида (голландское сопрано Эва-Мария Вестбрук), упрямо продолжающая мечтать о нормальной жизни простой смертной.
Разыграно все это (включая появление Ореста, уходящего за сцену убивать мать и ее любовника) в довольно топорных мизансценах, в чем, может быть, не стоит винить режиссера. По слухам, немалую часть репетиционного периода он был вынужден провести в больнице. Даже если и не так, во-первых, его, похоже, стесняла звуковая ситуация "Электры" с ее огромным оркестром, готовым заглушить даже четко направленное в зал пение с кромки сцены, что уж говорить о более сложных диспозициях. Во-вторых, нужны особо крепкие нервы, чтобы не спасовать перед самой партитурой "Электры". И более того: слишком уж выразительна возвышенная символистская горячка строк фон Гофмансталя, заряженная реверансами венскому психоанализу, слишком суггестивна сама музыка Рихарда Штрауса. По крайней мере в такой исключительной трактовке, как та, что Даниэле Гатти обеспечивал вместе с венскими филармониками. Серные дымы, молнии и взрывы игра оркестра предъявляла в таком количестве и в таком качестве, что столь сгущенное ощущение жути было бы сложно прогнать даже в том случае, если бы Электра была наряжена Белоснежкой, а Орест Микки-Маусом.
На все нарастающую по мере спектакля жуть старались работать и певцы, хотя удается это всем очень по-разному. Хрисотемида Эвы-Марии Вестбрук тщательно изображала эдакий цветочек, прорастающий среди камней,— и ее сопрано, и правда, с наибольшей легкостью пронзало объем Большого фестивального зала; Рене Папе даже из небольшой партии Ореста сделал великолепную витрину для своего царственного баса. Обнаружившей неожиданно свежее сопрано Вальтрауд Майер, для которой Клитемнестра — дебют, можно было предъявить разве что тот упрек, что ее царица звучала и выглядела более энергичной, нервозной и моложавой, чем ее дочь. Сама Ирене Теорин провела свою беспримерно изнурительную партию ровно и умело, если не считать пары моментов с избыточным вибрато, однако в целом ее работа больше напоминала впечатления от подвига олимпийской спортсменки, толкающей ядро с рекордным результатом: в атлетическом смысле эффектно, в эстетическом не очень. Заключительный момент оперы, когда получившая свое Электра должна танцевать свой страшный экстатический танец, а потом падать замертво, получился ужасающим и вовсе без ее участия. Железные ворота посреди декорации открываются, и зрители видят пространство облицованной окровавленным кафелем бойни, посреди которой на крюке висит вверх ногами труп Клитемнестры, и тут же из всех щелей черными пауками на сцену начинают выползать эринии. Зло порождает только зло: для древнегреческой трагедии сомнительный катарсис, но для фестиваля, который по случаю юбилея просто-таки вынужден вспоминать свое мрачное прошлое нацистских времен, это, очевидно, вполне желанное в своей дидактичности наставление.