Технологическое отставание можно преодолеть и даже выйти в лидеры. Но составляют ли примеры стран вроде Японии, Финляндии и Южной Кореи правило, или это исключения? Последнюю работу, посвященную вопросу о предопределенности технологического прогресса, изучил обозреватель "Власти" Игорь Федюкин.
Лидеры приходят и уходят: Древний Египет был, конечно, одной из наиболее развитых технологически цивилизаций своего времени, но сказать то же самое о современном Египте трудно. Китай десять столетий назад был бесспорным мировым лидером, затем пережил период упадка и стагнации — и промышленная революция обошла его стороной,— а сегодня имеет все шансы через несколько десятилетий вновь стать ведущей державой в технологическом отношении. В конце первого тысячелетия нашей эры вполне отсталые аравийские пастухи смогли создать огромный исламский халифат, который за несколько поколений превратился в мировую империю с едва ли не самым развитым производством, а затем не только потерял лидерство, но и "забыл" большую часть из доступных ему некогда технологий. Подобных примеров упадка, догоняющего роста или неожиданного (по историческим меркам) превращения аутсайдера в локомотив глобального технологического прогресса можно найти множество. Ходить за ними далеко не надо: полукрестьянская Россия смогла первой выйти в космос, но сегодня, спустя всего полвека, сильно отстает от передовых рубежей научно-технического развития.
Каждый такой случай нуждается в индивидуальном объяснении, но очевидно, что исторические случайности, воля отдельных правителей, природные катаклизмы и религиозно-иделогические ограничения играли в любом из них огромную роль. Значит ли это, однако, что траектории технологического развития стран и цивилизаций вообще имеют случайный характер? Ответить на этот вопрос пытаются в своей новой статье экономисты Диего Комин, Уильям Истерли и Эрик Гонг. Базовый вопрос состоит в том, зависят ли сегодняшние параметры национальных экономик от уровня технологического развития стран в прошлом — вернее, в очень далеком прошлом.
Ученые изначально не вдаются в детали каждого случая: их интересует максимально крупный масштаб. В сферу их внимания попадает весь мир; что касается хронологии, то они берут четыре контрольные точки — 1000 год до н. э., 1 год н. э., 1500 год н. э. и сегодняшний день. Выбор первых двух дат произволен, третьей — обусловлен тем, что после 1500 года н. э. началась масштабная колонизация европейцами других частей света, сопровождавшаяся быстрым (и принудительным) распространением европейских технологий. В первых трех временных точках отмечается просто наличие у изучаемых цивилизаций определенных ключевых технологий. Применительно к сегодняшнему дню этот подход неприменим, так как в связи с ускорением темпов заимствований в какой-то мере все известные технологии используются сегодня во всех странах, и сам факт их наличия ни о чем не говорит. Соответственно, авторы привлекают данные не просто об использовании, а об интенсивности использования в современном мире 10 ключевых технологий (включая электричество, интернет, мобильные и стационарные телефоны, пассажирскую авиацию). Под интенсивностью здесь понимается измеренное в годах временное отставание в освоении определенной технологии той или иной страной по сравнению с США.
Главная проблема в подобном исследовании — это исходные данные. Разумеется, ученые не пытаются учесть все технологии, доступные той или иной цивилизации: составить исчерпывающий список невозможно. Речь идет лишь о 12 ключевых технологиях в 1000 году до н. э. и 1 году н. э., и 24 — в 1500 году н. э. Набор этих технологий включает в себя в 1500 году, например, наличие кораблей, способных пересекать океан; наличие кораблей, способных нести более 180 пушек; использование компаса; использование печати, основанной на наборном шрифте (в отличие от умения делать отпечатки с цельной доски); наличие постоянной армии (в отличие от феодального ополчения); использование огнестрельного оружия в целом и мушкетов в частности; умение изготавливать сталь (в отличие от железа) и т. д. Технологии, существование которых авторы отслеживали в двух более ранних временных точках, примитивнее: письмо, умение обрабатывать металлы, керамика, земледелие, использование повозок или вьючных животных (повозки при этом считаются более высокотехнологичными), использование бронзы и железа (опять-таки железо котируется выше). Распространение технологий в 1000 году до н. э. и 1 году н. э. определялось на основании данных, собранных в авторитетном археологическом атласе, а в 1500 году н. э. — на основании анализа более 200 научных работ.
Конечно, подход исследователей следует назвать упрощенным в нескольких отношениях. Во-первых, документировалось наличие технологии, а не ее распространенность. Так, если в ходе археологических раскопок в некоем древнем городище обнаружен железный меч местного изготовления, считается, что технология обработки железа была доступна соответствующему обществу. Вполне возможно, разумеется, что при этом железные орудия были игрушкой богачей, а подавляющая масса населения пользовалась бронзовыми мечами. Важно, однако, что сам метод изготовления железных мечей был освоен, даже если он и не определял реальный боевой потенциал местной армии. Во-вторых, речь не идет о данных, относящихся исключительно к трем выбранным временным точкам. Другими словами, достаточно зафиксировать использование определенной технологии в том или ином городе хотя бы один раз,— например, за 50 или даже за 100 лет до выбранного года,— чтобы считать эту технологию освоенной.
Результаты получаются удивительные. Выясняется, что уровень технологического развития страны в 1000 году до н. э. и 1 году н. э. напрямую повлиял на уровень ее технологического развития в 1500 году н. э. Непосредственное влияние технологического развития в этих первых двух временных точках на современное состояние экономик проследить, конечно, сложнее. Но зато степень технологического развития в 1500 году н. э. сильно повлияла и на сегодняшний технологический уровень стран, и на размер ВВП на душу населения.
Здесь встает очевидный вопрос: а что такое "страна" при столь широких хронологических рамках? На территории современной Англии пиктов сменили кельты, затем их потеснили римляне, которых смели англосаксы. Те, в свою очередь, уступили часть территории датчанам, пока наконец не явился Вильгельм Завоеватель со своими норманнами. Можно ли говорить хоть о какой-то преемственности между английским обществом 1500 года н. э. и пиктскими племенами, жившими здесь 25 веками ранее? Где-нибудь в Северном Причерноморье существование преемственности между сменявшими друг друга государствами еще более сомнительно. И все же, как ни абсурдно это звучит, в рамках выбранного исследователями подхода Древний Египет напрямую соотносится с Египтом современным, а сегодняшняя Мексика — с существовавшими на ее территории доколумбовыми цивилизациями. Получается, что носителем, так сказать, технологической традиции оказывается территория безотносительно к тому, кто ее населяет.
Комин и его соавторы, разумеется, осознают проблематичность своей методологии. На их счастье, совсем недавно были обнародованы данные о миграционных потоках за период с 1500 года, учитывающие долю в населении сегодняшних стран выходцев с территорий, занимаемых сейчас другими странами. Используя эти данные, Комин с коллегами делают поправку, например, на приток в Америку, Австралию и т. д. европейцев. Иными словами, технологический индекс Мексики, США или Канады в 1500 году определяется уровнем развития доколумбовых цивилизаций ровно настолько, насколько большую долю в их населении составляют потомки индейцев. Эта поправка, по мнению исследователей, даже повышает значимость полученных результатов. В итоге, согласно подсчетам исследователей, если мы возьмем страну X, обладавшую в 1500 году н. э. минимально возможным индексом развития (т. е. эта страна не имела ни одной из 24 ключевых технологий), и страну Y, имевшую максимальное значение индекса, то их ВВП на душу населения будут различаться сегодня в 6-13 раз (в зависимости от того, какие дополнительные параметры мы учитываем)! В частности, несходство в уровне технологического развития в 1500 году — то есть еще до начала работорговли и колониализма — объясняет до 78% сегодняшних различий в уровне доходов между Западной Европой и Африкой.
Если эти расчеты можно признать убедительными, то выводы, основанные на данных за более ранние периоды, приходится списать как имеющие мало общего с реальностью. Авторы почему-то считают, что фактор миграции наиболее важен для периода после 1500 года н. э., когда "открытие Нового Света и развитие океанского мореплавания сделали возможным полное замещение низкотехнологичных народов высокотехнологичными", например в Америке или Австралии. При этом для более раннего времени, по их мнению, также были характерны завоевания низкотехнологичных наций высокотехнологичными: ведь технологии повышают боеспособность и делают завоевание (и последующее освоение завоеванных земель) более прибыльным. На практике, конечно, "полное замещение" одних народов другими в древности происходило регулярно и, кажется, куда чаще, чем в Новое время. Не редкостью было, разумеется, и завоевание высокоразвитых цивилизаций более примитивными варварами.
Открытым поэтому остается вопрос о том, кто — или что — является носителем традиции технологического прогресса: народ, государство или, возможно, сама территория? Теория авторов статьи состоит в том, что освоение одной технологии облегчает обществу освоение последующих, но как именно этот опыт накапливается и сохраняется на протяжении веков, неясно. Впрочем, Комин его коллеги признают, что данные очень приблизительны, а выводы носят предварительный характер и должны лишь стимулировать дальнейшие исследования в этой области. Они настаивают лишь на одном заключении, а именно: наличие определенной традиции влияет на технологическое развитие соответствующего общества.
Россия в работе специально не рассматривается, а жаль: российский пример подтверждает известную произвольность выбора отслеживаемых технологий. По самым грубым прикидкам, из 24 рассматриваемых технологий половины в России в 1500 году не было. Многие из них неприменимы к странам, не имевшим мореплавания. Но это не означает, что такие страны не владели другими, не менее важными производственными секретами.
Источник:
Diego Comin, William Easterly, and Erick Gong. Was the Wealth of Nations Determined in 1000 BC? — American Economic Journal: Macroeconomics 2, 3 (2010): 65-97.