"Арт-Москва" — ярмарка современного искусства, всю прошлую неделю проходившая в Центральном доме художника,— окончилась триумфально. Объем продаж увеличился по сравнению с докризисным уровнем в два раза.
В прошлом году "Арт-Москву" решили не проводить — было ясно, что ничего после кризиса не купят. Посему нынешняя "Арт-Москва" была прежде всего рискованным жестом. Именно так она и начиналась — на открытии никто не брался делать никаких прогнозов. Но в середине ярмарки разорвалась бомба, и даже две. Появились Зураб Церетели и Умар Джабраилов.
Церетели для Музея современного искусства купил самую дорогую работу, которая была на ярмарке,— инсталляцию Александра Бродского, выставленную Галереей Гельмана за $30 тыс. Кроме того, он приобрел работы у Айдан-галереи и, понятно, у грузинской N-галереи. Джабраилов пришел просто посмотреть, но неожиданно увлекся. Он вернулся на следующий день, купил работы, выставленные "Риджиной", и торжественно объявил, что отныне перестает коллекционировать старое искусство и переходит на искусство современное.
К субботе общая сумма продаж на ярмарке достигла $54 тыс. Докризисная "Арт-Москва" собрала примерно столько же — $62 тыс. Расходы, естественно, не окупились, но, с другой стороны, ярмарка не проваливалась. Но на выходные случился бум. Он начинался уже на подходе к ЦДХ — в кассу стоял огромный хвост. Даже не верилось, что такое возможно на выставке современного искусства. Ярмарка из рискованного мероприятия вдруг превратилась в престижнейшее событие, на котором просто нельзя не побывать. И к концу воскресенья итог продаж оказался на уровне $131 тыс. Для уровня западных арт-ярмарок эта сумма невелика, но для русской — триумф. И теперь можно проанализировать технологию успеха.
Есть в этой истории элементы традиционной стратегии, заключающиеся в переносе на русскую почву элементов западных ярмарок. Прежде всего — наличие западных галерей, французской "Камель Меннор", немецких "Кристиана Нагеля", "Кикен", "Диль Фордервюльбеке" и австрийской "Кнолл". Далее — некоммерческие проекты, включающие в себя выставку немецкого искусства и английского пейзажа. Русское искусство оказалось включенным в западный контекст, причем достаточно высокого уровня, и эта конкуренция не столько сбивала цену, сколько, напротив, ее поднимала, демонстрируя конкурентоспособность русского товара.
Кроме того, в центре всей выставки расположился коллоквиум кураторов. Поскольку современное искусство — это в большой степени тусовка, появление конференц-зала со стеклянными стенами, где беспрерывно происходили какие-то заседания и обсуждения, было очень кстати. Содержание коллоквиума в этой ситуации мало что значило. Московские организаторы коллоквиума оценили происходившее очень высоко, кураторы из провинции, ради которых Фонд Сороса оплачивал мероприятие, ругались, что ничего не понятно, но в любом случае создавалось ощущение бьющей ключом жизни, что и требовалось.
Но этого мало. Ноу-хау "Экспо-парка" оказалось совершенно неожиданным. К западным технологиям они добавили что-то напоминающее советский опыт, отказ от которого в свое время казался знаменем художественной свободы. Когда "Экспо-парк" создал почетный оргкомитет ярмарки в составе министра культуры Швыдкого, его зама Егорычева, заместителя премьера правительства Москвы Швецовой и председателя комитета по культуре правительства Москвы Бугаева, многие этого не поняли. Тем более что был образован худсовет, который отбирал галереи на выставку (одна из галерей, возмущенная этой "цензурой", в результате отказалась участвовать в ярмарке). Было неясно, с какой радости такой замшелый официоз.
Оказалось — замшелый официоз блестяще действует. Первым покупателем на ярмарке стала закупочная комиссия Министерства культуры. Более чем наполовину ее деятельность профинансировал образованный "Экспо-парком" благотворительный фонд. Купили работы для провинциальных художественных галерей — Орловской, Нижнетагильской, Приморской, Республиканской картинной галереи в Махачкале и Нижегородского центра современного искусства.
Купили немного — 16 работ на $11,5 тыс. Но в ситуации, когда цены на искусство не определены, когда вообще неясно, стоит ли это покупать, закупка оказалась принципиальным шагом. Частные коллекционеры оказались в ситуации конкуренции с государством, подтвердившей, что на ярмарке продаются работы музейного уровня.
Остается вопросом, до какой степени все происшедшее следует рассматривать как результат тонкой стратегии организаторов ярмарки, а до какой это спровоцировано характером искусства, которое продавалось. Выразимся аккуратно — искусство было не против того, чтобы его купили. Немецкие галереи, скажем, выставили искусство очень жесткое. Русское современное искусство традиционно считается "закрытым", элитарным, жестко эпатирующим, но на "Арт-Москве" такого было мало. Один критик даже назвал выставленные вещи "добрым искусством". Впрочем, вряд ли характер искусства серьезно влиял на то, что его купили. Как ни добродушны были глиняные головы, выставленные Александром Бродским, Церетели, похоже, купил их просто потому, что это была самая дорогая вещь на выставке. Можно говорить, что изменилось искусство, изменился рынок, изменились правила игры, но то, что современное искусство начали покупать, все равно выглядит огромным и невероятным успехом.
Все могло сложиться иначе. Скажем, тот же Церетели попал на ярмарку едва ли не случайно, приехав в Москву на день из Уругвая, где он (по сведениям из Академии художеств) оформляет какие-то уругвайские площади. На кон бросили все резервы, все технологии, смешали вместе кондовый советский опыт и ноу-хау западных ярмарок. Если бы все это провалилось, было бы грустно. Но ставка выиграла.
АННА Ъ-ГАРДНЕР