Премьера кино
В прокат выходит фильм "Ливан" (Lebanon, 2009), победитель Венецианского фестиваля. МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ вместе с его героями испытал приступ геополитической клаустрофобии.
Рейтинг военного фильма заранее возрастает, если режиссер снял его на основе личного опыта. В израильском кино личный опыт подразумевается по умолчанию. Все режиссеры служили, что означает: воевали. Поэтому израильским фильмам о войне доверяешь: зрители-то тоже служили, эпическую фальшивку им не подсунешь. Поэтому там все кино о войне — антивоенное и безнадежное: кошмарный сон Маоза о кровавом вторжении в Ливан летом 1982 года не исключение.
Ливан особенно травмировал израильскую интеллигенцию, с него началась антивоенная киноволна, впрочем, не мешающая войне продолжаться. Предыдущий израильский хит "Вальс с Баширом" (2008) Ари Фольмана — тоже о Ливане-82, но не о первых сутках войны, как у Маоза, а о финале, резне палестинских беженцев христианами-фалангистами под охраной "Цахал".
"Ливан" — лабораторный образец фильма, основанного на одном формальном приеме. Это опасный путь: чтобы прием не исчерпал себя минут через десять, режиссер должен быть маниакально убедителен. Как Ларс фон Триер, чей прием в "Догвилле" состоял в отказе от декораций, или Маоз, показавший войну через прицел танка, в котором и происходит все действие. Через полтора часа зрители мечтают любой ценой вырваться из этого танка, но не из кинозала: окопная, точнее танковая, правда перерастает в галлюцинацию.
Вид танка порождает скепсис по отношению к хваленой армии Израиля. Жестянка трясется как колхозный трактор, дымит, потеет какой-то жижей, в решающий момент стопорит. Ни покурить толком, ни пописать. Вынужденное сосуществование командира Асси (Итар Тиран), водителя-механика Игала (Михаил Мошонов), заряжающего Герцля (Осри Коэн) и наводчика Шмулика (Йоав Донат) мгновенно вызывает взаимное ожесточение. При этом они ни хрена не соображают, что на войне убивают, и не задумываются, зачем воюют. Вопли "В нас стреляют!" и "Я хочу к маме!" убивают любое сочувствие к ним, несмотря на попытки очеловечить их, например, монологом о первом оргазме.
Дебютант Маоз вообще переусердствовал, придавая "Ливану" типа художественность: такие эффекты, как картина с мадонной, увиденной в прицел, или наплыв камеры на расширенный от ужаса зрачок танкиста, слишком деланы и патетичны для повести о грязи, крови и абсурде. И так тошно.
Героев не очеловечить — они придаток танка. Надпись в башне гласит: "Человек сделан из стали, а танк — лишь кусок железа". Внешний мир иногда нарушает изоляцию ошалевшей, чумазой четверки, но лучше бы он этого не делал. То является невесть откуда людоед-офицер (Зохар Страусс) с гениальной репликой: "Международные конвенции запрещают нам употреблять фосфорные снаряды. Мы уважаем конвенции и впредь не будем в переговорах употреблять слово "фосфор"". Офицер вообще аккумулирует сюрреализм войны, ставя боевые задачи: сейчас вы проедете через город, который стерла с лица земли наша авиация, и добьете все, что шевелится, а за поворотом вам зарезервированы номера и заказан завтрак в отеле "Сен-Тропе".
То подкидывают — дескать, пусть у вас пока полежит — труп десантника, который потом придется еще и цеплять для эвакуации за трос к вертолету. То засунут израненного и вопящего пленного сирийца. А его проведает садист-фалангист, пугающий групповым изнасилованием и кастрацией. Не танк, а проходной двор.
Очень скоро понимаешь, что "Ливан" — не название страны, а диагноз. До отеля "Сен-Тропе" не добраться: несмотря на микроскопические размеры территории, охваченной войной, экипаж оказывается невесть где, за световые годы от командования, дающего истерически идиотские советы, как выбраться из западни. "Ливан" оказывается черной дырой, засасывающей и перемалывающей всех, кто к ней приблизится. Особенно любит эта дыра на завтрак консервы "Люди в танке".