Герой братьев Стругацких с горечью констатировал, что каждый человек предназначен природой к чему-то вполне конкретному, однако горе ему, коли он родился в среде, где это предназначение не может быть востребовано. Во второй половине ХХ века гениальному обтесывателю каменных наконечников для стрел остается или спиться с круга, или переквалифицироваться в управдомы.
Схожая горечь обуревает мало-мальски сообразительного телезрителя, созерцающего развлекательные нарезки, редакторы которых заправляют Михаила Жванецкого в одну обойму с Кларой Новиковой и Яном Арлазоровым. Если это и очередь, то чужая, если и за т. н. всенародной славой, то явно не того разбора. По сравнению с хохмачами, пожизненно прикованными к кормушке "Аншлаг! Аншлаг!", Жванецкий навскидку выглядит дилетантом-растяпой. Во-первых, потому, что не провоцирует немедленный утробный смех производственной аудитории. Во-вторых, потому, что не нацепляет душистых галстуков непосредственно перед выступлением.
Конечно, его хочется мерить иным калибром. Тем, к какому располагает само определение "дилетант", с легкой руки Булата Окуджавы сделавшееся в околоперестроечном кругу синонимом совестливости и нонконформизма. Хочется — но не можется. Ибо, хотя по накалу неофициального общественного резонанса в середине 80-х магнитозаписи Жванецкого вполне могли потягаться с записями Высоцкого и того же Окуджавы, слушатели выбирали их, пусть и неосознанно,— однако по кардинально иному принципу.
В "Конях привередливых" чувствовалось негодование характерного актера, желающего быть всенародным бардом. В "Склянке темного стекла" — бунт номенклатурного отпрыска, который претендует на статус рупора диссидентских настроений. Зато во "Втулке канонической" и "Вкусе специфическом", какими бы популистскими голосами те ни были озвучены, подчеркнуто приватная интонация Жванецкого не означала ничего, кроме себя самой,— подчеркнуто приватной интонации. За это, в сущности, и ценилась. Даже наиболее политизированные антре вроде "Удара с предоплатой" — о контактах развитых стран с отсталой Россией — разворачивались как история взаимоотношений двух влюбленных, которые не в силах противостоять своей не то чтобы политической — человеческой сущности. И потому непрерывно собачатся.
Появись он на свет в Новом Свете, на противоположном берегу Атлантики,— легко встроился бы в колонну мастеров comedy: Эди Бейкера, Николь Энн Коэн, Дейва Дала, Дениса Лири, Рози О'Доннелл, Хенни Янгиена. Мы не знаем, кто они такие? Нам эта цивилизованная манера и знакома-то лишь по фильмам Боба Фосса "Ленни" и Мартина Скорсезе King of Comedy. Название последнего неверно переведено на доморощенный телевизионный как "Король комедии". Даже аналогичного определения амплуа по-русски нет.
"Мастер разговорного жанра"? Сломаешь язык; да и применима эта дефиниция скорее к Хазанову, Коклюшкину, Петросяну. В отличие от своей феи-работодателя Райкина Жванецкий никогда не менял масок. Всякий персонаж его монологов — это он сам, с его уникальным сердцебиением, одышкой, лингвистическим юмором. "Ты чувствуешь, что я жду? Ты это понимаешь? Звонка, звонка, понимаешь? Письма, письма, понимаешь? Ну как тебе не стыдно?"
В этом контексте по видимости уважительная затея НТВ — очередная тропинка в сторону. Декорация проекта (монументальный кабинет с книжными полками, письменный стол красного дерева) намекает на самозабвенный стилистический подвиг. Но все отсылки Жванецкого к "юго-западной" (в просторечии одесской) школе русской литературы ХХ века пусты. У Ильфа и Багрицкого он позаимствовал разве что пошлую сентиментальность "позитивных" монологов — как ранних, оправдывающих СССР, так и поздних, его очерняющих. "Бриллианты проспекта Калинина, перламутр влажного Невского и горячий изумруд Дерибасовской",— попытайтесь произнести это с той же беглостью, как въевшееся в речь "но очень большие, но вчера". Не получится.
Самый подходящий для Жванецкого задник — глухой бархатный занавес, "похожий на женскую сорочку,— тонкий, прозрачный и короткий". Кстати, именно на таком фоне традиционно выступают его братья по крови — Бейкер, Коэн, Янгиен. Предпринятая Леонидом Парфеновым попытка втравить Жванецкого в нынешний кромешный кризис — втравить надолго, на 16 еженедельных серий,— не поддержка, а удар. Вот только сам Михаил Михайлович, всю жизнь соприкасавшийся не с политикой, а разве что — и то вскользь — с языком политики, тяжести этого удара не сознает. И продолжает токование. Напрягая связки. Трепеща горлом. Лопоча из отборных закромов. Не догадываясь, что время тесать наконечники кануло в лету.
БОРИС КУЗЬМИНСКИЙ