В дореволюционной России среднего класса в европейском смысле практически не было — потому что все общественные силы были против него. Он и сам был против себя.
Под средним классом принято понимать слой материально независимого, просвещенного или не вполне просвещенного мещанства, лояльный к существующему политическому режиму. Формированию такого слоя в России препятствовали решительно все общественные силы. Наиболее активно — разумеется, власть. Недворянская часть населения, обладающая личной свободой, неизменно раздражала государство, и оно всеми силами пыталось не допустить ее разрастания.
Это очень ярко видно, например, по тому, как бесконечно долго откладывалось решение о строительстве железных дорог. Власть отказывала сама себе в возможности ездить по железной дороге просто оттого, что одно только строительство должно было неизбежно стимулировать создание слоя свободных, профессионально независимых и быстро обогащающихся людей, которые могли бы составить конкуренцию дворянству в делах управления и отношениях собственности.
Позднее, когда строительство путей сообщения сделалось настоятельной стратегической необходимостью, пришлось пойти на раздачу колоссальных подрядов. Тогда власть избрала путь обогащения очень ограниченного круга дельцов: практически все кандидатуры подрядчиков утверждались государственными чиновниками. Таким образом, возникал слой высшей буржуазии, которая действительно стала опорой монархии, поскольку зарабатывала на ней сумасшедшие деньги, какие никогда никому не снились ни в какой демократической буржуазной стране.
Другую опору режима — "строй крепких хозяев" призвана была создать столыпинская реформа. Но подлинной ее целью было сохранение максимального контроля империи и дворян за этой опорой.
С прослойкой же независимых от государственной службы профессионалов приходилось считаться, но опираться на нее монархия решительно отказывалась.
Строй вынужден был терпеть университеты, но компенсировал это всяческими ограничениями самостоятельности профессуры и студентов. После судебной реформы пришлось смириться и с независимыми присяжными поверенными и судейским корпусом. Пресса не могла не существовать, но государство делало все возможное, чтобы держать ее под надзором.
На известном фотоснимке, запечатлевшем высочайший прием в Зимнем дворце по случаю открытия I Государственной думы, заметить среди народных избранников представителей среднего класса не так-то просто. Их пришлось бы искать, вычтя сначала из общего количества 43% крестьянских депутатов и 34%, делегированных дворянами-землевладельцами, некоторое количество посланцев казачества, инородцев, не говоря уже о рабочих. Городское население было представлено прежде всего владельцами недвижимости.
Состав Думы, конечно же, не отражал подлинного соотношения сил в обществе. Система образования свидетельствует об ином раскладе. В конце прошлого века в Московском университете детей дворян и чиновников было примерно 50%, однако не меньше четверти студентов составляли выходцы из среды мещан, разночинцев и купцов. По своему срединному положению между дворянством и народом и самим фактом своего пополнения и сверху и снизу этот слой мог бы, казалось, претендовать на роль среднего класса или его прообраза.
Но тотальное неприятие этого класса монархией роковым образом разделяли и критики русского общественного строя. "Вся нравственность свелась на то, что неимущий должен всеми средствами приобретать, а имущий — хранить и увеличивать свою собственность; флаг, который поднимают на рынке для открытия торга, стал хоругвью нового общества",— так охарактеризовал Герцен моральные нормы того слоя, который он сам и назвал "средним состоянием". Одновременно была надолго скомпрометирована сама идея либерализма в России, воплощением которой стали неплохо устроенные в жизни и ищущие компромисса с властью просвещенные обыватели.
Не очень-то готовы были для своей роли и сами "средние". Лишенные легальных возможностей для самовыражения, оторванные от жизни русского политического спектра, они платили обществу той же монетой — недоверием и неприятием. Для подавляющей части недворянского и некрестьянского населения России была типична не фигура "нового русского", а скорее образ нигилиста в его либеральном или радикальном воплощении.
С обеих сторон нарастало безумие мифотворчества — старый миф дворянской империи встал против мифа не частного, а всеобщего процветания. Власть не поняла существа противостояния — и пала.
И в период относительного процветания империи, и во времена ее борьбы за выживание подлинным средним классом России оставалась бюрократия.
Со временем она стала механизмом самовоспроизводящимся и развивающимся, и ее специфическая психология стяжательства и лицемерия оказала в России огромное влияние на структуры, формально к ней не принадлежащие. Идея обслуживания чьих-то интересов с единственной целью удовлетворения своих собственных оказалась весьма живучей. Государственная фантасмагория имперских идеалов породила и перевернутый с ног на голову средний класс. Он умер со смертью самой империи, но с поразительной быстротой возродился, когда перед страной была вновь поставлена столь же всеобъемлющая и химерическая задача, которую опять приходилось решать в противостоянии с остальным миром.
Можно не сомневаться, что при сходных обстоятельствах этот расклад будет воспроизводиться и впредь. А подлинный средний класс останется маргинальным явлением, практически недееспособным и в массе малосимпатичным.
СЕРГЕЙ ШКУНАЕВ
Терпеть буржуазную прослойку и людей свободных профессий монархия соглашалась лишь по необходимости, изо всех сил стараясь не допустить легитимизации "серединного состояния"