Своими мыслями об архитектуре Михаил Посохин согласился поделиться с обозревателем "Ъ" Михаилом Новиковым.
— В искусстве заметна тенденция, которую можно назвать черным юмором, желанием расстаться с прошлым смеясь. Было ли что-либо подобное в архитектуре?
— Вопрос хороший. Почему? Потому что иногда я к ответу на него приходил сам. Черный юмор случился с нашей архитектурой. Но он как раз пришелся на ту эпоху, с которой надо было расставаться смеясь. Возникло такое понятие, как "бумажная архитектура", и она сыграла эту роль.
А потом для нас, архитекторов, начался подлинный ренессанс. Не с точки зрения конкретных достижений. Вдруг перед нами открылись небывалые возможности. Как, знаете, в детстве: открылся ящик с игрушками, с бесконечным счастьем. Появились стекло, металл. Раньше из партии исключали за применение маленького кусочка гранита на цоколе. Появились заказчики негосударственной сферы, которые от серьезного до просто несерьезного тебе заказывали. Допустим, взять и построить где-то за городом дворец по образцу какого-то там дворца в Санкт-Петербурге. Это интересная задача.
Поэтому затяжного периода, когда надо сдирать коросту через юмор, у нас не было. Мы бросились все к тому счастью, которое нам дали.
— А как вы думаете, есть в архитектуре, в Москве, какие-то конфликты? Какой-то драматический момент?
— Если брать социальную сферу, то я не вижу проблем. То есть существуют, конечно, проблемы, которые были созданы предыдущей градостроительной деятельностью, строительством панельных районов-перфокарт. Вот трагедия. Трагедия, за которой тянутся и хулиганство, и алкоголизм, и что хотите. Я так считаю, что это способствует негативным явлениям. Нечего удивляться сегодня: вот новые русские появились, любят башенки, петушки. Эти новые русские вышли из этих районов, где они воспитывались и росли. И тут естественное желание человека увидеть что-то, напоминающие ему природные факторы.
— Правда, что строительство на Манежной было начато для того, чтобы уничтожить митинговую площадку?
— Я человек не из политики, честно вам скажу. Я не могу это утвердительно сказать. Судьба, которая меня связала с Манежной площадью, сделала это не с самого начала строительства. Поэтому я не присутствовал. Там уже была яма выкопана, когда я появился в этом проекте.
— Но как вы сами-то думаете?
— Вообще, если честно говорить, конечно... Может быть, не исключаю. Но вы знаете, в городе не может быть разрыв в ткани. Вы представляете организм, в котором есть разрыв в ткани? Дыра! Вот в Москве, в центре, такие две дыры были — это Манежная площадь и место, где был бассейн, где сейчас храм Христа Спасителя. Они могут нравиться или не нравиться, один могут называть китчем одного времени, другой китчем другого. Но посмотрите, что там теперь творится. Там идет жизнь. У нашего народа и у нашей молодежи многие десятилетия было отнято то, что называется нормальной жизнью, когда человек раскрепощен.
— Скажите, а какой у вас любимый город мира?
— Вы знаете, я не могу однозначно ответить, потому что у меня по жизни такого нет. Я единственное могу ответить: я люблю Европу. Меня европейская культура, европейские города привлекают духовно, душевно. Мне там хорошо, я там себя чувствую комфортно.
— Что вам ближе — питерская распланированность или московский ход развития?
— Что мне ближе, вы знаете, я даже не могу сказать. Петербург производит впечатление на меня сильнейшее, но в Петербурге я бываю максимум два раза в год, а в Москве ведь живешь, ходишь мимо Кремля.
Петербург — это достижение национального гения в области градостроительства, архитектуры, достижение политических структур того времени, результат образованности верхних слоев общества. Но это достижение совершенно западное в нашем понимании. Цивилизованная одноразовая акция. В Москве очень органично то, что она пирог "Наполеон", многослойный. В стилевых отношениях столько напластовали, столько всего здесь, что это наилучшим образом, может быть, отражает нашу культуру, которая состоит из противоречий.
Мы на стыке Азии, Европы, туда-сюда... Нельзя делать то, что противно нашему народу. Ну что сделать? Или народ менять, или тех людей, которые делают. Это ведь ясно, что народу надо служить все-таки.
— А как вы думаете, какой лучший район Москвы для жилья, для нахождения человека?
— Я считаю, что лучше всего жить в центре. Я всю жизнь жил в центральной части, так жизнь сложилась у меня. В высотном доме на площади Восстания, потому что он по проекту папы был построен. Тогда было такое правило. Давали архитекторам квартиры в домах по их проектам. Вот такое отношение к этому было.
— Каким вы видите центр Москвы через десять лет? Представим, что у вас безграничные возможности. Какие здания вам хотелось бы просто изъять из города? Или, наоборот, что сюда поместить такое, без чего плохо в Москве?
— Я считаю, что сегодня вот это вот "изымать — не изымать" неактуально... Пока можно на эту тему не суетиться. Хотя в перспективе об этом надо думать.
Я делал такое проектное предложение, которое назвал "Арбатский бульвар". Это сделано не для того, чтобы завтра взяли все лопаты и пошли копать. Очень так примитивно говорю, непрофессионально: у меня есть по жизни несколько градостроительных идей, которым я привержен. Вот одна из идей: я считаю, что сейчас необходимо начать освоение подземного пространства в центральной части города, чтобы спасти те здания, которые есть, и человека, и экологию в центре. Я, конечно, не могу вмешиваться в планы наших руководителей. Но я, как гражданин, архитектор, мыслю себе как первейшую задачу уход транспорта в подземные пути. И озеленение верхней части.
Архитектура — это дорогая вещь. И в связи с этим это очень трудно осуществить. На следующем этапе, наверное, можно было бы вести замену некоторых зданий. Должно пройти лет пятьдесят каждый раз для того, чтобы их оценивать. Есть, конечно, такие объекты — вроде здания гостиницы "Интурист" около Кремля. Его хотят то разобрать, то не разобрать, черт его знает. Наверное лучше бы было, если бы его не было. Но с другой стороны, а Тверская улица? Это же не Тверская улица, это же улица Горького, если честно говорить. Потому что Горький — это, так сказать, тот знаменатель, который соответствует тому периоду. И так далее. Поэтому это такой вопрос, очень аккуратный.
— Мне кажется, архитектор — это художник и государственный деятель в одном лице. Вы согласны?
— Вы знаете, когда я учился в архитектурном институте, мы совершенно серьезно были убеждены, что архитектор должен стоять во главе государства. Понимаете? Это мы обсуждали вечерами, это было очень серьезно. Это базировалось на идее, что никто так не может профессионально преобразовать общество, продвинуть его в правильном направлении, кроме как архитектор, а все остальные ему вроде бы мешают. Была такая абсолютно четкая мысль.
Архитектор по разным причинам действительно ближе всех к власти. Только художник, который пишет портреты царских особ или богатых людей, может внедриться глубже, больше, чем архитектор. Потому что наша профессия не совсем понятная. В чем трагедия нашей профессии: у меня рулонами стол завален, попробуй покажи кому-нибудь — никто ничего не поймет.
Государство вкладывает огромные деньги в строительство, в архитектуру, строит определенные пирамиды и хочет иметь во главе этого процесса ответственное лицо, так сказать, министра. Это логическое выражение консолидации средств и всего остального в одном лице.
Иногда говорят: как же так, на Западе есть фирмы, где больше 30 человек не работает, а фирма считается большой. Да мы должны вообще забыть еще лет на сто эти сравнения! Потому что мы совсем другие. Допустим, мы ведем реставрацию Кремля. Задача возникла: сделать резиденцию президента Ельцина в Кремле — корпус номер один московского Кремля. Никакая фирма не может с этим справиться, потому что она устроена совершенно для другого. Требуется человек, который может мобилизовать две тысячи проектировщиков. Это не значит, что они сидят у меня. Это я по всей Руси должен собрать. Всегда в каждой среде возникает такой человек. Как в авиации Микоян, Сухой — те, которые могли быть руководителями и поднимать большие программы. Общество требует таких руководителей.
Что происходит сегодня? Конечно, сегодня статуса первого лица в архитектуре нет, границы этого размыты. Но все время возникает необходимость в таких государственных людях. Я могу на своем примере это говорить.
"Архитектор ближе всех к власти. Только художник, который пишет портреты царских особ, может внедриться глубже, чем архитектор. Потому что наша профессия не совсем понятная"
"Мы на стыке Азии, Европы, туда-сюда...
Нельзя делать то, что противно нашему народу. Или народ надо менять, или тех людей, которые делают. Это ведь ясно, что народу надо служить все-таки"
"В каждой среде возникает такой человек. Как в авиации Микоян, Сухой — те, которые могли поднимать большие программы. Общество требует таких руководителей. Я могу на своем примере это говорить"