Екатерина Ъ-Деготь
Водитель машины, на которой я еду из местного аэропорта в Екатеринбург, спрашивает, курю ли я. Не то чтобы он собирался потушить сигарету, которой дымит мне в лицо, но ему любопытно и охота поговорить. Вот и эти "новые русские", соседи по даче, все торчат у него, чтобы пообщаться; такой уж он человек. Только говорят они все больше о деньгах или о политике, а ему это совершенно неинтересно. Выставка, которую он накануне перевозил из того же аэропорта в местный художественный музей, не о деньгах и не о политике, но она ему тоже не нравится: не реализм.
Представительная выставка современного искусства "Безумный двойник", сделанная русскими и французами, приехала в Екатеринбург из Москвы. Точнее, ее предыдущей станцией была Самара, где местные церковники рука об руку с фашистами ее проклинали, а директору самарского музея Аннете Басс (номинированной, между прочим, на Госпремию) публично напоминали, что фамилия у нее еврейская. Еврейского на выставке ничего нет, зато много интернационального деревенского идиотизма и удалого маразма, который, кстати, у нас в стране многие охотно и даже с гордостью признают национальной традицией. Вот художник Юп ван Лисхоуп, например, чем не русский герой? У себя в Голландии он создал секс-коммуну, которая себя экономически обеспечивает за счет изготовления оружия и подпольной водки, причем и то и другое официально продается под видом произведений искусства. Не все, конечно, так успешны, но в принципе современный художник — это абсолютно наш человек, простой и понятный. Вот он мастерит станцию "Мир" из чего-то похожего на части самогонного аппарата (Ришар Фоге), вот, находясь в измененном состоянии сознания, дает имена кефирным грибкам (Юрий Лейдерман), вырезает игрушки из огурцов (Мария Чуйкова), почесывается на фоне морского пейзажа (Саверио Лукариелло) или мочится в подворотне (Вячеслав Мизин).
В западном мире эти простые жесты являются символом доступности и демократизма современного искусства, знаком того, что художник приглашает зрителя к общению, а не к конфронтации. Так, герой одного из рассказов Лимонова, попав случайно в страшный Южный Бронкс, вынужден расстегнуть ширинку и излить на тротуар всю свою доброжелательность, чтобы показать, что он не враг и хватается не за оружие. Есть такая художественная мода, связанная с коммуникацией, и она считается гораздо более демократичной, чем картины, которые зрителю что-то навязывают. Но в России эта мода не пользуется популярностью. Может, это потому, что на Западе тяжкая некоммуникабельность, а у нас от шофера такси не спрячешься. Наш зритель не хочет диалога. Он хочет, чтобы ему выдали визуальный авторитет, картину-Путина. В искусстве он видит не единомышленника своего, а начальство.
Вернисажу в Екатеринбурге предшествовало престранное мероприятие: симпозиум, на котором куратор Андрей Ерофеев показывал на видео перформансы, в основном про мастурбацию. Рассказывали про итальянского художника Вито Аккончи, который в 60-е годы мастурбировал в подвале галереи, и про недавний фестиваль перформанса, где мастурбировали на сцене. Затем вышел представитель "Русского национального единства" и предупредил собравшихся, что их обрабатывают. Его выслушали и отпустили. Студентки Уральского университета все записывали. Вопросов почти не задавали. Слушателям было непросто связать увиденное с собой лично, но никто, кажется, и не хотел.
Меж тем сегодня как никогда художник (да и писатель) близок к народу — это раньше он был высшее существо, а теперь то, чем он занимается, не более чем хобби. Искусство — документ мучений, как жить. Каждый человек, особенно вырванный из теплой постели под названием СССР, находится в загадочной командировке, смысл которой откроют только ближе к концу, да и откроют ли вообще. Не бодрое "что делать?", а скучающее и потерянное "что бы такое сделать?" — вопрос дня. Художники отвечают на него, кидаясь яйцами в телевизор, казня чайные пакетики через повешение или вот мастурбируя. Зрители дома делают еще и не то, но в искусстве себя не узнают. Не узнали бы, наверное, и в литературном герое — разве что в зеркале. Может быть, поэтому у нас и любят реализм.