Столетие Дюбюффе будут отмечать лишь в 2001 году. Но уже сейчас Испания увлечена ретроспективой этого мастера, ставшего сегодня одним из главных героев культуры ХХ века. Культуры, которую сам он терпеть не мог. Из Мадрида — АЛЕКСЕЙ Ъ-МОКРОУСОВ.
Кому-то нынешняя ретроспектива в Испании может показаться усеченной и неполной: совсем нет скульптур, а подавляющее большинство из 70 представленных здесь картин происходят из одного собрания — парижского Музея декоративных искусств. Поскольку фонд был подарен автором в 1976 году, здесь нет работ последних лет, считающихся не менее культовыми, чем творчество Дюбюффе образца 50-60-х. Но даже скептики признают именно эту коллекцию одной из лучших и наиболее полных в мире. Сравниться с нею могут лишь фонды художника в музеях современного искусства Парижа и Нью-Йорка, да и то не в их пользу.
Прежде чем заняться искусством, Жан Дюбюффе (1901-1985) "взял паузу", которой позавидовал бы Станиславский. Уже в 1918 году он записался в знаменитую парижскую Академию Жюлиана. Спустя полгода Дюбюффе, увлекавшийся философией, языками и музыкой, бежит оттуда без оглядки, а после службы в армии и вовсе решает зажить добропорядочной жизнью. Поработав у отца, известного виноторговца, он открывает собственное дело, обзаводится семьей и ребенком. К живописи он вернулся лишь после сорокалетия, а в 1944 году впервые показал в парижской галерее "Друэн" свои полотна.
Его первые выставки породили настоящий скандал. Сторонников у начинающего автора оказалось немного. Среди них — поэт и начинающий рисовальщик Анри Мишо, вечно склонный к эпатажу Андре Бретон и деревенский сапожник Гастон Шэссак, которого тоже признали классиком наивного искусства.
Публика чувствовала себя одураченной. Она едва успела привыкнуть к экспрессионистам. Ей предстояло наконец-то признать гениальными абстрактные творения Кандинского. Но смириться с Дюбюффе было куда труднее. Можно ли счесть за искусство какие-то каракули, что-то среднее между неумелым детским рисунком, уличными граффити и просто бредом сумасшедшего, да еще сделанные с использованием штукатурки, проволоки и соломы?
Собственно, в своей оценке публика недалеко ушла от истины. Дюбюффе действительно ценил инстинктивное, дикое начало в искусстве — в противовес искусству окультуренному, зацикленному на самом себе, на собственной истории и автоцитатах. Естественный взгляд на мир художник находил как раз у детей, уличных живописцев и душевнобольных. Он ценил всякий отказ от общепринятого, выламывание из застывшего порядка вещей и стиля, мертвой иерархии.
По этому принципу он выбирал единомышленников, которых готов был поддерживать. Дорожил отношениями с отверженным писателем Селином. Общество не простило Селину ни собственного увлечения его революционным "Путешествием на край ночи", ни антисемитских взглядов, сблизивших его с коллаборационистами. Дюбюффе даже предлагал Селину помощь, но тот гордо отказался. Он пытался помочь и Шэссаку, но тот тоже не принял денег. Зато завязавшаяся дружба породила том увлекательной переписки (намолчавшись в молодости, Дюбюффе вообще был необычайно говорлив, оставив после себя тома речей, писем и статей). В деревню к Шэссаку был командирован Робер Дуано, сделавший знаменитую серию его фотопортретов, а Дюбюффе получил возможность оттачивать изощренную, сложную фактуру своих полотен на контрасте с простовато-примитивными картинами сельского друга.
Формально он остается при этом в рамках "детских интересов". "Галерея Лафайет", "Писающий вправо", "Улица курильщика трубки", "Обед вчетвером" — что может быть проще таких сюжетов? Но в этих как бы детских линиях, в этом отказе от навязанной сложности мира и искусства таится едва ли не наиболее радикальный жест ХХ века. Примитивизм — вот то немногое в мировой культуре, что Дюбюффе принял полностью. Правда, его понимание примитивных культур в корне отличается от американского. Американские абстракционисты почитали их за образец бесполезного искусства ради искусства и в художнике видели шамана. Дюбюффе же искал в них противовес материализму мира и городской цивилизации, порабощающей человека, загоняющей его в узкие рамки и нормы.
Жаль только, что свое собрание art brut (то есть сырого, грубого, необработанного искусства), столь важное для понимания его собственного творчества, художник увез в Лозанну, в знаменитый музей art brut. С этим понятием связано в сознании многих имя Дюбюффе. Он и стал, собственно, идеологом и координатором art brut. В этом видели некоторую фальш, искренне не понимая, как мог рафинированный парижский интеллектуал всерьез принять и поддерживать этот всплеск народной воли в искусстве, выдвигать на авансцену искусство душевнобольных, детей и граффитистов. Но благодаря его творчеству, его деньгам и его настойчивости история искусств к концу века выглядит иначе, чем в его начале. На первый план, оттесняя модных когда-то Пикассо и Дали, выходят те, кто считался в глазах публики чуть ли не аутсайдером. Знаменем "традиционной" культуры становятся те, кто эту культуру искренне отрицал. Иначе, как выяснилось, культуре и не выжить.