Вышел в свет очередной роман Б. Акунина — седьмой из серии о сыщике Фандорине и, судя по заглавию и содержащимся в тексте указаниям — последний. О том, окажется он в самом деле последним или наш автор повторит судьбу Конан Дойла, всю жизнь пытавшегося отвязаться от своего детектива, да так и не сумевшего, можно только гадать. В любом случае "Коронация" — лучший текст о русском Шерлоке Холмсе, а его подзаголовок — "Последний из романов" — позволяет подвести аналитический итог самой модной литературной затее прошлого года.
Премию "Малый Букер" 2000 года дадут за лучший литературный проект, и публикация явно "заточена" под этот приз. Семь черных книжечек, украшенных мрачнейшими коллажами Макса Эрнста, обещают "все жанры классического криминального романа" — детектив шпионский, политический, великосветский, да еще какой-то конспирологический и уж вовсе загадочный "герметичный". Эти маркетинговые навороты — часть литературной игры: жанр у Акунина всюду один, и называется он стилизация. Тексты похожи друг на друга, как пирожки, и читать их можно вразбивку, а можно подряд — тогда выйдет один большой роман. В котором главный герой взрослеет, делает карьеру, начинает стареть...
Оставаясь при этом вполне картонным. Я бы сказал — программно-картонным. Если приложить к акунинским персонажам даже обычную снисходительную линейку, которой меряют действующих лиц в остросюжетной литературе, они окажутся очень, очень схематичными. Однако сила и культурная оснащенность Акунина сказались в том, что он и не пытался их "оживить" или "придать им глубину и объемность". Напротив, посыл такой: психология всем надоела, ей никого не заинтересуешь. Ну и отлично, за отсутствием мрамора будем работать в картоне. Что касается необыкновенно точной реконструкции быта прошлого века, которой восторгаются авторы рецензий на Акунина,— по-моему, это чушь. Кому нужна эта точность, да и как ее проверишь?
Тем более что плеоназмическое изобилие деталей, особенно в началах акунинских романов, где автор еще только берет разгон, просто раздражает. "Раскачивающийся круг света от лампы выхватил из полутьмы крепкую руку, лежавшую на подлокотнике красного дерева..." На кой нам знать, что подлокотник был красного дерева? К счастью, инстинкт повествователя довольно скоро подсказывает Акунину, что упоительные фитюльки отдают графоманией, и далее он гонит действие к финалу, заимствуя приемы, ходы и повороты откуда придется — то из Федора Достоевского, то из Яна Флеминга, то из текущей прессы.
Таинственный графоманский мускул — вообще важнейшая часть организма писателя, вторая по значению после того отдела мозга, который ведает упрямством. Строго говоря, четкой границы между честолюбивым маньяком, покрывающим лист за листом какой-то чушью, и уважаемым автором из тех, кого на редакционном жаргоне именуют "писучими", нет. С точки зрения русского литературного канона весь Акунин — графомания, поскольку ни метафизических открытий, ни социальных обобщений его романы не содержат. Это — ни о ком, ни про что, ни за чем.
Открытие у Акунина находится скорее в области филологии. Вся классическая русская литература и наследовавший ей соцреализм занимались, по сути, составлением описи мира, гигантского инвентарного списка характеров, событий, интерьеров, пейзажей и т. д. Эта задача оказалась выполненной, к тому же появились другие, куда более компактные, визуальные средства информации. (И, добрав на рубеже 80-90-х годов недочитанное, русское общество отвернулось от художественных текстов.) Акунин же составил инвентарный список инвентарных списков, иначе говоря, самой литературы. Это, если угодно, Сорокин для бедных: не обличительное и ядовитое пародирование всяческих клише, а мягко-ироническое их разглядывание. Хотя, что выходит глумливей — это еще вопрос.
Еще один акунинский прием — это выбор направления движения: от Достоевского не обязательно двигаться в сторону Кафки и Беккета, можно и к, скажем, Крестовскому и всей второсортной литературе XIX века. Сделать больше и лучше? Зачем? Почему бы не попробовать наоборот — меньше и хуже? Что, если классики ошиблись, заблудились и наследовавшая им логоцентрическая культура оказалась в тупике? В этом смысле Акунин — только порождение нашей усталости. Хватит с помощью литературы пытать мир. Перестань нас грузить, писатель, блин.
Вот он и перестал. Но если бы все сводилось только к рефлексиям над давно написанными текстами, книги Акунина не были бы таким хорошим чтением. Дело, опять же, не в реконструкциях и не в "бережном отношении к прошлому", а в иронических анахронизмах: в текстах то и дело вылезает другое, наше время. Вроде газеты "Московский богомолец" или комических гомосексуалистов, напоминающих о представителях московско-питерского гей-коммьюнити, которое именно в последнее десятилетие стало заметно до рези в глазах.
Есть и посильней мотив — бред искаженной речи. Едва ли не в каждом романе есть кто-то, говорящий с акцентом: "Пгогок стгого-настгого запгетил..." На следующей странице персонаж, поскольку ему надо сообщить нечто важное для сюжета, акцент волшебным образом утрачивает. Сообщив же, обретает вновь. К тому же главный герой, Фандорин, заикается, и это буквально передано на письме: "что же мне с вами д-делать?" Понятно, что этими "фишками" автор стремится выпереть персонажа из монотонности текста, но плюс к тому в этих прорехах словесной ткани виден сложный хаос "большой" литературы. Беккет, не братья Вайнеры. Хармс, не Холмс.
Имя Акунину сделала московская гуманитарно-газетная тусовка, к которой принадлежит и Григорий Чхартишвили, его создатель. И я думаю, что эти романы писаны для "своих", читаны "своими", любимы "своими". И прежде всего за то, что в них ловко спрятаны следы гораздо более высокой культуры, чем та, которая требуется для сочинения остросюжетных маскарадов. Я не знаю, так ли велик массовый спрос на Акунина, но тиражи в 10-20 тысяч обнадеживают. "Умный" сделал нечто, годящееся и для умных, и для простых. Если мечта все той же русской классической литературы — соитие народа и элиты — не смогла сбыться ни в какой другой форме, то пусть сбудется хоть в этой, "бакунинской". Нам приятно убедиться, что солист Большого театра может насвистеть "чижика-пыжика", не сфальшивив. И будет понят свой страной.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ
Борис Акунин. Коронация, или Последний из романов. М.: Захаров, 2000.