Японская женщина глазами иностранца и японца
Из книги Бориса Пильняка "Корни японского солнца" (1926)
Ярчайше выражен в Японии мир мужской половой культуры. Мораль и быт японского народа указывают, что женщина никогда не принадлежит себе: родившись, она есть собственность отца, потом мужа, потом старшего сына. И та женщина, судьба которой ссудила ей быть матерью, есть только мать, ибо священнейшее у японского народа — дети. Она не должна крикнуть при родах, на свадьбе родители ей дарят нож и икру: икру, чтобы она плодилась, как рыба, нож, чтобы она знала подчинение мужу, путь от которого — ножом — в смерть. А в те дни, когда она беременна, она ведет мужа в Есивару (район токийских публичных домов.— "О"). Но женщина может быть бездетна, тогда это повод или к разводу, или к тому, чтобы — жена же — озаботилась поиском наложницы, мэкакэ: институт мэкакэ жив до сих пор...Тысячелетия мира мужской культуры совершенно перевоспитали женщину, не только психологически и в быте, но даже антропологически: даже антропологический тип японской женщины весь в мягкости, в покорности, в красивости, в медленных движениях и застенчивости, этот тип женщины, похожей на мотылька красками, на кролика движениями... Онна дайгаку, великое учение для женщин — японский домострой — учит навсегда подчиняться отцу, мужу, сыну, никогда не ревновать, никогда не перечить, никогда не упрекать.
Из эссе Дзюнитиро Танидзаки "Похвала тени" (1933)
В кукольном театре бунраку у кукол женского пола имеются только голова и оконечности рук. Тело и ноги отсутствуют, и отсутствие это скрыто под длинным одеянием. Куклы приводятся в движение руками артиста, просунутыми под их одеяние. На мой взгляд, в этом очень много реального: женщина в старину существовала лишь над воротом платья и снаружи рукавов, вся остальная часть ее тела была скрыта в темноте... Обычай чернения зубов, являвшийся разновидностью косметики, преследовал, по-видимому, ту же цель: наполнить мраком все щели, оставив только одно лицо. С этой целью темнотою набивался даже рот... Если не бояться впасть в крайность, то можно утверждать, что тогдашние женщины не имели тела... Это обстоятельство вызывает в моем представлении туловище изваяния богини Авалокитешвара в храме Тюгудзи, оно мне кажется типичным для тела японской женщины прежних времен. Эта плоская, как доска, грудь с тонкими, словно лист бумаги, отвислыми грудями; этот тонко перехваченный живот; эта прямая, без всякого рельефа, линия спины, поясницы и бедер; все туловище, утратившее гармонию с лицом, руками и ногами, худосочное и плоское, производящее впечатление не тела, а палки,— не является ли оно прототипом женского тела старого времени? Да и теперь еще можно встретить женщин с таким телом среди старых дам в блюдущих древние традиции семьях и среди гейш. При виде их я невольно вспоминаю стержень, на котором держится кукла. Их тело и на самом деле имеет назначение служить лишь стержнем, на который надеваются одежды. Главную часть их бюста составляет облекающий его в несколько слоев покров одежды и ваты: если же совлечь этот покров, то останется, как и у куклы, один лишь неприглядный стержень... Быть может, и действительно, это асимметричное плоское туловище кажется безобразным рядом с телом европейской женщины. Но нам нет надобности рисовать в воображении то, что скрыто от взора. Те же, кто все-таки стремится взглянуть на это безобразие, собственноручно изгоняют красоту, подобно тому, как электрическая лампа в сто свечей, поднесенная к нише чайной комнаты, изгоняет красоту ниши.