Премьера опера
Австрийский режиссер и драматург Михаэль Штурмингер, активно сотрудничающий с Мариинским театром (постановка "Идоменей" Моцарта 2009 года), привез в Петербург свою пьесу "Адская комедия", премьера которой состоялась год назад в венском театре "Ронахер". Пьеса объездила с десяток ведущих мировых сцен. Рассказывает ВЛАДИМИР РАННЕВ.
В основе "Адской комедии" — реальная биография убийцы Джека Унтервегера, прославившегося сочувствием к себе литературной общественности, настолько растроганной его эпистолярными исповедями из небытия пожизненного тюремного заключения, что она добилась его помилования. Выйдя на свободу, Унтервегер не замедлил отблагодарить любителей изящной словесности новыми убийствами — проституток, и в изуверской форме,— в Европе и США, но теперь уже, как говорится, "с особым цинизмом", надсмехаясь над христианской дурью милосердия и над тем, какие чудеса вытворяет "сила художественного слова" — развязывает руки убийце и плодит трупы. Собственно, это и есть основной вопрос, занимающий автора пьесы,— достойно ли преступление снисхождения, если преступник талантлив? Вопрос этот, однако, не слишком комедийный, и, кроме самого Джека, хохотать тут никому и в голову не придет. Но господину Штурмингеру нужна именно комедия, потому что его герой не банальный живодер. А для психологической драмы автору недостает психоаналитической и социально-психологической аналитики, без которых до нутра данной патологии не докопаешься.
Михаэль Штурмингер — человек театра, поэтому кроме слов он знает толк и в звуке, и в действии. Всю разыгранную им иронию асоциала-ипохондрика он поручает музыкальным номерам и мастерству исполнителей. Прежде всего Джону Малковичу (пьеса писалась в расчете на него), повествующему со сцены о жизни своего героя в форме презентации автобиографической книги (в конце спектакля выясняется, что под обложкой пустые страницы, а пересказанное содержание тома — лишь спонтанные эротические фантазии автора, не достойные увековечения на бумаге). Недюжинное комедийное мастерство требовалось и от жертв Джека, которых разыграли четыре солистки Мариинского театра Анастасия Калагина, Лариса Юдина, Татьяна Павловская и Ольга Пудова. Кроме падений на сцену с обвитыми вокруг шеи и затянутыми Джеком намертво бюстгальтерами их роли заключались в исполнении барочных и классицистских оперных арий, подобранных постановщиком таким образом, чтобы символизировать фатальное торжество чувства над разумом в духе аффектации барочных опер: героини принимают смерть от Радости, Ненависти, Любви, Горя, Желания и Восхищения.
Хоть и заявленный в программке "барочный оркестр" оказался не барочным, а Мариинского театра, но дирижер Мартин Хазельбек добился от музыкантов корректной и стильной игры. Эти же достоинства лучше всех показала Анастасия Калагина, владеющая не только мастерством виртуозной барочной мелизматики, но и умением заворожить льющейся как бы с небес кантиленой. Лариса же Юдина поразила не только мощью и натренированностью своего голоса, но и заразительной комедийной игрой, вырывая из зала взрывы аплодисментов даже тогда, когда молчала.
Но господствовал во всем спектакле менторский треп Джона Малковича за письменным столом на авансцене. Он был здесь неподражаемо органичен в сплетении психологических оттенков: самовлюбленный и одновременно ненавидящий себя, увлеченный подробностями эпизодов, но скучающий от самой фабулы повествования, оплакивающий своих жертв крокодиловыми слезами и сочувствующей своей доле (брошенный собственной матерью, он остался на воспитании деда-алкоголика — банально). Он не умеет любить и чувствовать, за что и мстит своим визави, пресыщенным этими щедротами. Монологи Джона Малковича, читаемые им с неподражаемой и очень тонко интонационно сконструированной иронией, прерывались появлением женщин, травмированных "бабьей долей". В "Sposa son disprezzata" Вивальди, "Vorrei spiegarvi, oh Dio" и "Ah, lo previdi!" Моцарта, "Ah, perfido!" Бетховена, "Ah, se Edmondo fosse l'uccisor!" Вебера они нараспев жаловались на судьбу, развлекая погубителя, но вскоре, когда анамнез их душевного недуга становился слишком понятен, уже докучая ему. В такие моменты Джон Малкович и брался за бюстгальтер (постановщик, однако, так и не отважился проиллюстрировать детали, предшествовавшие удушениям и обещанные в либретто, например "насилует сучком от дерева"). Тут господин Малкович расцветал букетом разнообразных чувств, превращаясь из хладнокровного лектора в хищника. Впрочем, довольно карикатурного, ведь его провоцировало не плотское влечение, но сладость жалобного и неистового пения. Таким образом, роль соблазнителей у Михаэля Штурмингера выполняют не женские прелести, а сладчайшие плоды культуры (вспомним, что для барокко, по мысли Юрия Михайловича Лотмана, нет ничего соблазнительнее "человека страдающего"). Эти плоды, как убеждает нас автор пьесы, преуспевают в провоцировании животных проявлений человеческой натуры успешнее всяких физиологических атавизмов.