Театральный фестиваль имени Чехова показал на сцене брянцевского ТЮЗа спектакль белорусского Национального театра имени Янки Купалы "Cвадьба". Чеховскую одноактовку поставил с минской труппой московский режиссер Владимир Панков. С подробностями — ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.
Cчитается, что руководитель московской студии SounDrama режиссер Владимир Панков изобрел особый синтетический театральный жанр, где музыка, cлово и пластика работают на равных. Конечно, подобные опыты в театральной истории были и раньше. Но именно начинавший в русле новой драмы Панков вернул им современное звучание.
Время действия чеховской "Свадьбы" режиссер с помощью художника Максима Обрезкова перенес в советский застой. На оголенной до кирпичей сцене угадывается какая-то столовая, по случаю превращенная в банкетный зал. Красные ковровые дорожки на линолеуме, фанерные столы на железных ножках, белая раковина в углу. Мужчины в неловких серых костюмах и бобриковых пальто, бочкообразные женщины с прическами- "халами". В их разговорах проскальзывает слово "оттепель", знаменитая фраза Змеюкиной: "дайте мне атмосферы" — повторяется многократно. Атмосферу ищут даже под скатертью. Но в целом формула гротескного усиления в этом спектакле основана не только на тиражировании реплик и особой, марионеточной и повторяющейся, как в кордебалете, пластике персонажей, но и на их собственном физическом умножении. Змеюкиных, одетых в платья, сшитые из ковриков с оленями (художники по костюмам — Наталья Жолобова и Сергей Агафонов), здесь не одна, а целых три. Телеграфистов Ятей вроде бы тоже три, но в иных сценах аж шесть. Мамаш точно три. Одна из них — главная, с трехлитровой банкой в обнимку, где хранятся конвертики с деньгами. Похожи все на фарсовых завбуфетом и официанток, из тех же семидесятых. И песни поют из тех же лет, про Олесю.
Звуковой ряд спектакля создан музыкантами студии SounDrama с использованием отрывков из "Свадебки" Стравинского. Живой оркестр (это уж, как всегда у Панкова) одет в морскую форму. Морская стихия становится здесь символом возможной не свободы даже, а жизни. Такой нелепой, смешной, но очень обаятельной. Мамаши и папаши, не расставаясь с заветной трехлитровой банкой, в элегантных белых льняных костюмах расположились у воображаемой пристани, как на пикнике, перебирают апельсины в чемодане. Гости в смешных полосатых купальных костюмах собрались на палубе. Будто бы навязчивый кошмар сменился приятным сновидением.
Этот спектакль выплескивается за рамки политического фарса, хоть старорежимного, хоть актуального. Впрочем, если играть на этом поле, какие-то смыслы выудить можно, зацепившись хотя бы за то, что играют спектакль на двух языках, жених говорит на русском, для него белорусские фразы переводят. И все же эта "Свадьба" не об отношениях союзных государств, да и не запоздалая рефлексия по поводу союзных республиках. Двуязычие на сцене в большей степени усиливает абсурдность происходящего. А пародийные цитаты из семидесятых годов, всякие бобриковые пальто, которые в спектакле не только носят, но и выдают с поклоном как хлеб-соль, работают на создание именно что образа "футлярной" культуры, как воинствующей эмоциональной и интеллектуальной ограниченности.
Роль подложного свадебного генерала единственная в спектакле решена не как масочная, а как драматическая, старичка Ревунова-Караулова замечательно играет Геннадий Овсянников (впрочем, минская труппа и в целом выглядит очень сильной и выразительной). Перед гостем в блестящих резиновыx галошах, сталинских шинели и фуражке вся свадьба вытягивается во фрунт. Но под этим маскарадом обнаруживается пожилой человек, совсем на вождя народов не похожий, неудержимо ныряющий в азартные и искренние воспоминания о былой морской службе. И, как быстро становится понятно, изгоняют его со свадебки вовсе не за малый чин, а вот за это самое проявление искренности и увлеченности.
Откликается на бессильную и отчаянную просьбу Ревунова-Караулова помочь уйти сама новобрачная. Тоненькая, эфирная невеста-старуха — виртуозная роль Зинаиды Зубковой. Актриса очень филигранно, осторожно играет высушенную до безжизненности, до безэмоциональности не какую-то гротескную каргу под фатой, а вечную невесту, загубленную жизнь и смерть в одном лице. Перед которой все эти люди, cобравшиеся на ее же свадьбу, виноваты.
Такого замогильного холода в оригинальной чеховской "Свадьбе", конечно же, не было. Но Владимир Панков не просто одним махом перенес действие в советский застой, но и связал Чехова с огромным пластом литературы русского абсурда. Может, потому в спектакле и цитируют чеховский текст по изданию 1920 года.