выставка\ живопись
Столичная Bottega Gallery представляет проект "Окна" Глеба Вышеславского — киевского художника, куратора и теоретика искусства, которого куда проще встретить на Лазурном берегу, чем в Киеве. В какие окна на сей раз смотрел автор проекта, рассуждающий о соотношении внутреннего и внешнего миров, пыталась угадать МАРИЯ ХАЛИЗЕВА.
Глеб Вышеславский — художник поколения украинской "новой волны": БЖ и "Паркома", студенческих пленэров в Седневе конца 1980-х, первых арт-сквотов и первых выставок нового постсоветского искусства в Киеве и Москве. Однако начинать с того, что он "известен как", получается как-то с натяжкой: в длинных реестрах видных арт-деятелей тех бурных лет до упоминания его имени доходит не всегда — слишком много здесь признанных, а остальные где-то за спинами.
В таком вот двойственном положении Глеба Вышеславского в художественной табели о рангах можно обвинить, наверное, его непоседливость. Окончил Республиканскую художественную школу в Киеве и отчалил в московский Полиграфический институт, откуда вернулся в Киев, в Национальную академию искусств. Работал и жил то в Москве, то в Киеве, а потом и вовсе переместился в Ниццу. Так же пестра его выставочная биография, в которой бросаются в глаза частые остановки в музеях и галереях на юге Франции. То тут то там, везде и нигде, но главное — не здесь (даже на Венецианской биеннале он выставлялся в павильоне Боснии). Со своей ролью при искусстве Вышеславский и то не определился: то создавал его, то писал о нем, анализировал и теоретизировал, курировал и оценивал.
Нынешняя выставка в Bottega Gallery — второй его проект в стенах полуподвала на Михайловской (находящегося, к слову, по соседству с тем самым домом #18, где 20 лет назад кипела жизнь "Паркома"). Для проекта "Окна" отобрали чуть больше десятка работ разных лет, включая и те абстрактные пейзажности, что экспонировались на недавней экстраважной выставке "Украинская 'новая волна'" в Национальном художественном музее (см. Ъ от 29 сентября 2009 года).
Идея проекта — взаимоотношения внутреннего и внешнего пространств относительно окна и глаза. В своих размышлениях автор быстро спотыкается о великих и заранее признает свое поражение — о сути внешнего мира как "вещи в себе" лучше Канта не скажешь, а о мире внутреннем бесполезно рассуждать после Фрейда и Юнга. После этого формально говорить остается только о глазах и окнах — голубых с поволокой или металлопластиковых из немецкого профиля. Но автор вспоминает о праве на собственный опыт и индивидуальный угол зрения и меняет ролями внутреннее и внешнее пространства, заглядывая снаружи, из объективной реальности, в реальность субъективную.
Очевидно, размышлять об этом можно бесконечно, наворачивая новые вопросы на старые ответы, но раз уж затеяли выставку, приходится переходить к картинам. Тут быстро выясняется, что художественный угол зрения Глеба Вышеславского упирается то в сюрреалистов, то в метафизиков и смотрит, в общем-то, в никуда. Если же следовать авторскому замыслу, представляя то, что видит во внутреннем мире смотрящего каждая конкретная работа (хотя бы вот красное небо над Парижем, по которому плывет не то дирижабль, не то НЛО), начинает казаться, что смотрит вся эта живопись куда-то в клаустрофобическую пустоту.
Удивительное ощущение: вроде бы идея есть и нарисовано мастерски, но энергии у этого искусства нет. В таких случаях вопрос "почему нет?" адресуется обычно и автору, и зрителю, но ответ первого, кажется, все-таки важнее. В конце концов, кто тут творит? Вот Пол Маккарти любит повторять, что искусство — это остров, кондиционируемый реальностью. Вполне вероятно, что Глебу Вышеславскому нужно просто выключить кондиционер и открыть окно.