Музыка безразличия

Лучшие романы британского японца Кадзуо Исигуро — "Остаток дня" и "Не отпускай меня" — из разряда книг практически незабываемых. Навсегда оставляющих в закоулках памяти, а вернее, сердца свою странно звучащую ноту — печальную, но слишком напряженную, чтобы быть сентиментальной. Казалось, в этой ноте, в этой музыке недоговоренности и невыговоренности и есть секрет исигуровских текстов, идеально аранжированных, полных литературных реминисценций и при этом неизменно трогающих душу — в то время, когда само понятие трогательности вроде бы окончательно стало достоянием литературы массовой.

Сборник рассказов "Ноктюрны" — при всей нежности исигуровских текстов — как будто создан в кабинете литературного вивисектора. Оставаясь верным конструкции своих главных текстов, убирающей самые важные события за кадр, и их интонации — принципиально наивной и бесстрастной (по-русски этот ровный голос, к сожалению, часто пропадает — переводчики зачем-то придают репликам героев вычурность и простонародность, в оригинале отсутствующие), Исигуро вынул из этих текстов хребет, идею, на которой держалось его зрелое творчество. Идею верности, жесткого самурайского служения в вялом, побежденном западной цивилизацией мире. В итоге в "Ноктюрнах" осталась одна эта западная вялость, описанная с необыкновенной филигранностью, иногда, как кажется, даже избыточной.

Данное в подзаголовке обещание рассказать "пять историй о музыке и сумерках" автор выполняет на всех возможных уровнях. Сумерки здесь присутствуют и как время суток, и как настроение, и во многом как время жизни человека, у которого, независимо от возраста, впереди остается лишь доживание. Реально присутствующая в каждом рассказе музыка (только в одном тексте герои — меломаны, в остальных — музыканты) — это еще и образ рая и недостижимый идеал, до которого персонажам никогда не допрыгнуть. Грубо говоря, музыкантам не светит играть по-настоящему прекрасно, а меломаны никогда не смогут любить музыку так, как надо.

Это изысканно продуманное построение: начинающийся и заканчивающийся на венецианской площади Сан-Марко сборник объединяет рассказы, в центре каждого из которых — фигура принципиального неудачника, оказывающегося более или менее вовлеченным свидетелем чужой семейной драмы. Такая повторяемость, немного даже утомительная, все сильнее проявляет безнадежность происходящего: супружеские пары не заслуживают того, чтобы оставаться вместе (или, как в "Виолончелистах", стоят как раз того, чтобы жить вместе), неудачники не заслуживают успеха. И в эту безрадостную жизненную бессмысленность Исигуро аккуратно, слишком аккуратно, вводит клоунаду, правда, тоже безрадостную. Практически в каждый текст помещен эпизод, полный абсурда, причем иногда довольно неаппетитного: в рассказе "И в бурю, и в ясные дни" гость, пытаясь свалить некий проступок на соседскую собаку, ведет себя в отсутствие хозяйки "по-собачьи" — становится на четвереньки и урча жует страницу глянцевого журнала, в "Ноктюрне", желая спрятать наградную статуэтку джазмена-соперника, герой запихивает ее в нутро жареной индейки и в таком виде, с засунутой в индейку рукой, его застает полиция.

Для читателей Исигуро, помнящих оправданную традицией безусловную преданность дворецкого Стивенса из "Остатка дня" лорду Дарлингтону, не менее безусловную, слепую любовную преданность Кэти из "Не отпускай меня" своему Томми или обреченную преданность прошлому мастера Оно из "Художника зыбкого мира", смысл "Ноктюрнов" незамутненно понятен. Вот в такую тепловатую кашу превращается человек, чуждый самопожертвования. И вот в такой грустный цирк превращается его жизнь.

Но в романах Исигуро разница между бесстрастностью изложения и страстностью служения порождала ту самую незабываемую трогательность. В рассказах сходство между "белым голосом" нарратива и вялостью внутренней жизни героев усиливает атмосферу безразличия. В том числе безразличия читательского.

М.; СПб.: Эксмо, Домино, 2010