Фестиваль танец
На сцене театра "Мастерская Петра Фоменко" в рамках Чеховского фестиваля, проходящего при поддержке Министерства культуры РФ и правительства Москвы, а заодно и в рамках культурного года Франция--Россия Национальный хореографический центр Орлеана представил мировую премьеру спектакля "Шерри-бренди" в постановке своего руководителя Жозефа Наджа. Реализованную им идею поставить в рамках заданной "чеховской" темы рассказ Варлама Шаламова оценила ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.
Венгр Жозеф Надж, обосновавшийся во Франции в начале 1980-х, москвичам известен уже десять лет. Не просто известен — любим, что подтверждают две "Золотые маски", врученные хореографу за "Лучший иностранный спектакль года". Так вот, всем, кто его знает, в голову не придет искать в его работах соответствия первоисточнику. Тех, кто его не знает, сам Надж предупреждает в программке к спектаклю: "Работая с литературой, я читаю практически все, что написано интересующим меня автором и о нем... Я люблю блуждать в лабиринте сносок и комментариев и никогда не делаю сценическую адаптацию конкретного произведения".
Получив предложение Чеховского фестиваля создать нечто к юбилею писателя, Жозеф Надж заинтересовался путешествием классика в тюрьмы на Сахалине. А оказавшись мыслью там, вдруг перенесся в колымские лагеря к Варламу Шаламову, который, в свою очередь, написал страшный рассказ "Шерри-бренди" о голодной смерти Осипа Мандельштама в пересыльном лагере под Владивостоком.
Если знать этот рассказ, не придется мучительно ломать голову над перегруженным метафорами визуальным рядом спектакля: "Шерри-бренди" почти буквально иллюстрирует шаламовские пассажи о перетекании жизни в смерть, выводит на экран видения, возникающие перед глазами умирающего, и материализует поэтические образы Мандельштама (например, показывает "человековолка" в меховой шубе или чучело волка) — в качестве подсказки спектакль начинается и заканчивается стихами о "веке-волкодаве" и сбондивших Елену греках.
Макабр сталинского террора отлично вписывается в уже знакомый мир черно-белой наджевской вселенной. Фигуры в пиджачных парах — одинаково одетые монстры и жертвы. Перекошенная реальность, деформированная стеклами-зеркалами. Выхваченные лучами перевернутые головы, сплющенные голыми мускулистыми ляжками; гробы с извлекаемыми из них живыми покойниками. Экран, за которым возникают инфернальные тени вроде женщины, целующей отрезанную голову мужчины, или мужчины, оставляющего свою ногу под кухонным столом. Черный кукольный театрик со зловещим клоуном в белой маске и омерзительно жужжащей пилой, разрезающей пополам маленькую сценку. Красные акценты дополняют черно-белую гамму спектакля: кровавые рты, оскалившиеся от уха до уха; палочка слепого, проткнувшая грудь героя и окрасившаяся его кровью; алые пятна, проступающие на белоснежном полотне, обмотанном вокруг головы другого страдальца.
Фирменная хореография Жозефа Наджа — и пластические корчи на планшете сцены, похожие на эпилептический припадок, и те вымученно-лихорадочные движения, когда кажется, что вышедшие из под контроля конечности раздирают тело человека на части — находит в "Шерри-бренди" совершенное воплощение, благо хореограф изрядно омолодил свою труппу. Дюжина танцовщиков ни разу не вытягивается в полный рост, их головы без лиц всегда болтаются ниже плеч, перетекания-переползания тел по черной сцене похожи на колыхания водорослей, повинующихся невидимому подводному течению. В финале лирического героя повесят под колосниками, да еще наставят на него длинные пики — затравят как волка. Но глаза затравленного останутся открытыми, а на дрожащих губах забрезжит слабая улыбка, намекающая на бессмертие бесчисленных жертв тоталитаризма.
Пафос этого политического гиньоля явно неподделен. Но воспринять его всерьез мешает изысканная упаковка, в которую хореограф Надж, художник по первой профессии, упрятал свой гражданственный месседж. Это вполне простительно, ведь каждый зрелый автор (а Наджу уже за пятьдесят) находится в плену у собственных штампов. Другое дело, что в эстетских и одновременно инфантильных наворотах "Шерри-бренди" не видно не только Чехова (это на нынешнем фестивале дело привычное), но и Шаламова. У Наджа получилось как в детской страшилке: в черной-черной комнате в черную-черную ночь черные-черные люди благородно, красиво и с достоинством показывали разнообразные, но вполне элегантные кошмары, открывая другим людям глаза на их черное-черное прошлое.