Под красным знаменем
Алексей Тарханов о новом русском адресе Cartier
2010-й, как мы вам уже уши прожужжали, год Франции в России. К нам привезли картины Пикассо и балет Прельжокажа, а целый вагон и маленькая тележка французских писателей отправились в прошлую пятницу по Транссибирской магистрали в Сибирь — с гарантией возвращения. Но ничуть не менее французское и не менее культурное событие состоялось в эти дни в Петербурге.
В двух шагах от Невского проспекта, на набережной реки Мойки, в доме № 55, открылся второй по значению и, вероятно, первый по красоте в России магазин Cartier. В честь этого события по красному ковру прошли просто гости и почетные клиенты (последних можно было легко отличить по тому, что висело у них на ушах, лежало на груди и тикало на руках). Здесь были все, от главных журналистов потребительской прессы до отцов и матерей города на Неве, и даже американская актриса Деми Мур. На этот вечер она заменила привычную на праздниках Cartier француженку Монику Белуччи. Моника отсутствовала по уважительной причине: в день перед открытием она родила вторую дочку, Леони, пополнив тем самым ряды клиенток 163-летнего ювелирного дома.
Можно было бы удивиться тому, как пышно Cartier праздновал свой приход в Санкт-Петербург, если б не знать историю. На самом деле это был не приход, а возвращение, растянувшееся более чем на столетие. У Cartier давний роман с Россией, и, поскольку историческая служба дома поставлена не хуже, чем в госархивах, имя первого русского клиента доподлинно известно: это князь Салтыков, в апреле 1860 года купивший изумрудный браслет на Итальянском бульваре, где в то время квартировали французские ювелиры. С тех пор «старые русские» не только стали верными поклонниками Cartier, но и всерьез повлияли на стиль ювелирного дома. В сказочно богатых дворянских семьях хранились удивительные драгоценности, и на их основе делались вещи, которые можно сравнить разве что с индийской эпохой Cartier, когда в ювелирный оборот попали камни из сокровищниц махараджей. Не без помощи русских заказчиц в списках украшений появился специфический сocochnik, который венчал головки беззаботных богачек на костюмированных балах в русском стиле. Художники и ювелиры Картье не только предлагали русским свой стиль, они охотно учились. В 1900 году на Всемирной выставке в Париже природный русак Карл Фаберже показал 15 пасхальных яиц, которым было суждено стать эталоном предреволюционной роскоши. Это собрание было энциклопедией русского вкуса — и хорошего и дурного — как в том, что касалось формы и тематики, так и в технике эмалей и гильоше и работы с полудрагоценными камнями наших месторождений. Уроки были усвоены, и в 1912 году, во время визита Николая II во Францию, среди преподнесенных ему официальных подарков было подписанное Cartier пасхальное яйцо с императорским вензелем и портретом цесаревича Алексея, оно находится сейчас в нью-йоркском Metropolitan Museum.
До самой Великой Октябрьской русские были желанными гостями на rue de la Paix, в главном парижском гнезде Cartier, но и французы не скупились с ответными визитами. Во всех виданных мною их штаб-квартирах висит фотография, изображающая изрядно закутанного Пьера Картье в запряженных вороной тройкой санях с монументальным ямщиком, который вот-вот затянет «Гайда тройка! Снег пушистый, ночь морозная кругом». Впечатление портит разве что импортная кепка французского ювелира, с такой кепкой он никак не смог обосноваться в России, хотя дом Cartier не раз квартировал в особняке на Дворцовой набережной, где им сдавала место давняя поклонница и верная клиентка великая княгиня Мария Павловна.
В Cartier помнят достойную «Библиотеки приключений» историю английского агента Альберта Стопфорда. В 1919 году, проникнув в Советскую Россию, он выкрал спрятанную в особняке драгоценную коллекцию, которую Мария Павловна собирала долгие годы. В отличие от сотен тысяч вещей Cartier, оставшихся в СССР и в лучшем случае проданных за паровозы, эта коллекция вернулась к законной хозяйке. А после ее смерти досталась детям. Согласно завещанию Борис получил изумруды, Андрей — рубины, Елена — бриллианты, Кирилл — жемчуга.
И вот в городе трех революций белыми ночами 2010-го Cartier берет исторический реванш. Четырехэтажный дом на набережной Мойки не просто отмыт добела и украшен алыми оконными маркизами с заветным логотипом. Он знатно перестроен внутри.
Главное здесь — единое пространство первого и второго этажей, пронизанное вольно спроектированной люстрой высотой три с лишним метра. «Ее размеры придают интерьеру некий сюрреализм,— говорит архитектор Брюно Муанар.— Создается впечатление, что весь бутик заключен в самой люстре». Засмотревшись на люстру, можно не заметить, как удачно организовано это пространство: лестница с зеркалами на всю высоту и круглый проем, открывающий первый этаж второму.
Брюно Муанар уверяет, что на решение повлияли дворцы в Петергофе и Царском. Но тут он, возможно, лукавит: он проектирует главные бутики Cartier по всему миру и явно наловчился объяснять, в чем отличие одного от другого. На самом деле (и это-то как раз более в традициях Санкт-Петербурга) перед нами современный, чистый, стильный и абсолютно европейский интерьер из дорогих. Никаких вам яиц и крестов.
Дом Cartier на Мойке выглядит так, как будто бы существовал в таком виде с начала XIX века и был свидетелем и участником всех событий не только французской, но и русской истории.
Как уверяла на открытии бутика княгиня Воронцова, А. С. Пушкина после дуэли привезли не на Мойку, 12, а прямо на Мойку, 55. Держа за руку жену, он сказал: «Не расстраивайся, котик, что сделано, того не исправишь. Носи по мне траур два года, а пока что купи себе вон тот браслетик с камушками».