Из известной немецкой формулы "3K — Kinder, Kueche, Kirche" церковь утратила актуальность с появлением Маркса и Ницше, а кухня — с появлением полуфабрикатов, электроплит и прочих домохозяйских утех. Бременем современной женщины остаются дети, которых, как якобы говорил Хармс, травить жестоко, но что-нибудь ведь надо же с ними делать. Феминистка Аннетт Мессаже нашла управу на детей и тех, кто из них вырастает: она рассказывает своим зрителям страшные-престрашные сказки. Страшилки.
По стенам ее комнат порхают летучие мыши, патлатые ведьмы, зубастые ножницы, крылатые пенисы и прочие создания орально-генитального облика, вырезанные из черно-белых фотографий разных частей человеческого тела,— в этом шабаше есть нечто смутно порнографическое. У нее страсть к расчлененке и трупам, по крайней мере в виде чучел птиц и зверей. Разрезанные на куски тела, мужские и женские: глаза, рты, уши, ладони, стопы и другие органы на снимках, упрятанных в застекленные коробочки наподобие тех, где держат бабочек, и вывешенных поштучно или целыми гроздьями, но непременно связанных в один организм ниточками. В такие же коробки-гробики она складывает детские и девичьи платья — кажется, будто эту коллекцию составил какой-нибудь Синяя Борода. А еще она потрошит плюшевых зверюшек: шкурки розовых зайчиков и желтых медвежат висят этакими охотничьими трофеями. Шьет и вяжет мягкие игрушки сама, но играть в эти тряпочные руки, ноги и члены, свисающие с потолка, как туши на бойне, никому не захочется. Многое из детского мира ее привлекает. Значки — на них все те же, знакомые по "расчлененным" фотографиям волосатые лобки и оскаленные зубы. Цветные карандаши, торчащие во все стороны остро заточенными стрелами. Воздушные шарики — они превращаются в гигантские полиэтиленовые баллоны или шелковые пузыри, которые вдруг сами собой начинают надуваться. Ее инсталляции ловят в паутину шерстяных нитей, в них вечно что-то неожиданно падает или приходит в движение, битые зеркала, сетки, чучела — все как в ночном кошмаре. Кажется, будто мы попали на место преступления, в садомазохистский клуб или туда, где совершался какой-то экзотический колдовской ритуал. В общем, Аннетт Мессаже плохая девчонка. И была таковой все 40 лет своей выставочной жизни.
«3 ружья со значками», 2007 год. Ткань, значки с черно-белыми фотографиями, веревки
В 1966-м ее выгнали из парижской Школы прикладного искусства, потому что она прогуливала. Пропадала в музеях и кино, полагая, что это полезнее занудливых лекций. Много путешествовала: Индия, Цейлон, Непал, Камбоджа, Филиппины, Гонконг, Япония, США. Должно быть, она даже не вспомнила своих профессоров, когда в 2005 году ей вручили "Золотого льва" Венецианской биеннале. Французский павильон с ее инсталляцией Casino — жутковатым и завораживающим этюдом в багровых тонах, тотальной инсталляцией или, вернее, спектаклем с тенями, масками и вздувающимися потоками кровавой ткани — был тогда признан лучшим.
В начале 1970-х она была в рядах самых отчаянных феминисток. Выставляла фотографии женщины с бородой: женское лицо было нарисовано внизу ее собственного живота, а борода была сами догадайтесь чем. Собирала коллекцию поговорок: если бы женщина была по природе добра, у Бога была бы жена, все от Бога, кроме женщины и т. п. Собирала милые девичьи мордашки из глянцевых журналов — к их свежим губкам и щечкам подрисовывала морщины, а к белоснежным улыбкам — щербины. Собирала семейные снимки — малышам на них она вымарывала глазки. Эта серия вызвала бурю негодования: ладно бы высмеивала мужской шовинизм и стандарты навязанной этим шовинизмом красоты, тут же она покусилась на самое святое — на материнство. Шитье, вязание, детские игрушки и домашний уют — 1968 год дал целое поколение художниц, взбунтовавшихся против женского рабства, и бунт был безжалостный и беспощадный. Впрочем, у Аннетт Мессаже имелся еще один личный мотив — муж, Кристиан Болтански.
«Под ветром», 2004 год. Черный шелк, объекты
Ей предоставлялся небогатый выбор: быть заботливой женой знаменитого художника, сделаться его ассистенткой или заниматься собственным творчеством, в котором все кому не лень будут искать отражение искусства великого супруга. Так что поначалу она старалась быть так радикально не похожей на него, что походила на всех феминисток сразу. Настоящее свое, явившее глубинные связи с сюрреализмом, пришло чуть позже. Комплексы и подавленные желания были отпущены на свободу. "Быть художником — значит постоянно залечивать свои раны и бередить их вновь и вновь",— объясняла она. Фотография была осмыслена как улика, и между ней и таксидермией обнаружилось сродство: обе оказались способом сохранять память о живом в мертвых оболочках. У Аннетт Мессаже открылся театральный дар почти средневекового, площадного характера — ее инсталляции выглядят дальними родственниками уличного балагана или райка. В конце концов, и бородатых женщин, с которыми она выступала в пору феминистской молодости, показывали в цирке. У нее всегда был дар смешивать высокое и низкое, ученое и дикое: концептуализм и астрологию, фрейдизм и алхимию, искусство душевнобольных и барочную эмблематику. Как гласила поговорка из ее коллекции, женщин учит природа, а мужчин — книги.
Конечно, у нее с Кристианом Болтанским можно найти что-то общее: он в своих инсталляциях-колумбариях, посвященных холокосту, тоже использует старую одежду и фотографии. Но ведь и краски, которыми писали импрессионисты, были одинаковыми, между тем мы с ходу отличим Сислея от Ренуара. Вряд ли нужно доказывать, что Аннетт Мессаже и Кристиан Болтански — это два совершенно разных художника. Он, кстати, "Золотого льва" не получал.
Фонд культуры "Екатерина", с 25 июня до 15 августа