В Большом Манеже сегодня должна была закрыться выставка Ильи Глазунова. Она продолжалась месяц и показала, что позиции художника в умах общества остаются непоколебимыми. По просьбам трудящихся выставка продлена. Пока до конца недели.
Под конец Глазунову все-таки удалось воссоздать атмосферу советского времени. Если в течение месяца в Манеже были умеренные очереди, то в последние выходные пошла откровенная ломка. Будто все почувствовали, что колбасу дают последние два часа и на всех точно не хватит. Не продлить выставку было невозможно.
Очередь стояла метров в триста, и это была удивительная очередь. Она молчала. И даже с ноги на ногу никто не прыгал, при том, что морозец был дай Бог. Вдоль очереди сновали спекулянты билетами, но брали у них неохотно и стесняясь. Думаю, не из-за цены (билеты у них шли по полтиннику против десятки в кассе), а из-за специфики момента. Глазунов и спекулянты несовместимы. Перед встречей с настоящим искусством надо пострадать.
Встреча с Глазуновым убивает дважды. Сначала тем, что он совсем не умеет рисовать. Неуверенность линии, неспособность ухватить рисунком форму и уж тем более вылепить ее цветом, невладение цвето-воздушной перспективой, перерисовка с фотографий — профессионально это исключительно плохо. Второе потрясение — что этого просто никто не замечает. Народ потрясен выставленным, оно кажется рукотворным чудом.
Из чего следует, что проблема качества никого не волнует, следовательно, по ее поводу и волноваться не стоит. Остается идеологический феномен. На выставку я шел от бывшего Музея революции. Там всегда собирается политизированная публика, и когда бы я там ни проходил, меня всегда начинают недружелюбно агитировать.
"Сволочи, продали Россию! Была великая страна, а теперь народу нет жизни".— "Я, что ли, продал?" — "Жидомасоны продали. Заговор у них — извести Россию".— "При коммунистах лучше было?" — "Коммунисты и есть жидомасоны. Страну разграбили, храмы позакрывали, Троцкий, Зиновьев — все жидомасоны".— "Так теперь лучше?" — "Какой там лучше! Великая страна, продали жидомасоны". И — по кругу.
Войдя в Манеж, я был потрясен мгновенным эффектом узнавания. Три картины по кругу. "Рынок демократии" и "Мистерии ХХ века-2" — про то, как у нас была великая страна и ее продали жидомасоны. "Разорение православного храма" — про то, как у нас была великая страна, а ее разорили коммунисты. И ходишь туда-сюда, и везде продали. Некуда человеку податься. Россия, проснись!
Но вот этот человек, что меня у Музея революции агитировал, он вида маргинального и большой аудитории вокруг себя не собирает, хотя то же самое-самое говорит. Хотелось бы назвать Глазунова маргиналом, но против фактов не попрешь. Как-то ему удается сообщить народу, что болит у него душа, как у них, но видит он дальше, глубже, знает правду, которую никто и сказать не решается. Хотя говорят все кому не лень на каждом углу.
Дело все-таки в живописи. Она исключительно плоха по качеству, но похожа на классические русские картины. Глазуновские полотна — продолжение специфического жанра под названием "большая картина русской живописи". "Крестный ход в Курской губернии". "Утро стрелецкой казни". "Боярыня Морозова". Этот жанр возник из французской академической живописи, но в России приобрел специфический оттенок. Во Франции такая картина была устроена с тем умыслом, чтобы все изумились: "Господи, как красиво!" Русская — с тем, чтобы все изумились: "Господи, какие сволочи!" Собственно, эта традиция и отличает большого русского реалистического художника.
К этому изначальному пафосу Глазунов добавляет те идеи, которые русская живопись обрела впоследствии. От эпохи модерна — специфическая сексуальность, которая позволяет, печалуясь о России, смаковать голых теток, одновременно же и негодуя, до чего дошла страна, что они вот в каком виде среди людей показываются. От авангарда — плакатную технику коллажа, когда на полотне, подобно голове чеширского кота ниоткуда вдруг появляется голова улыбающегося Ленина. Он как бы обращается со своим протестом с высоты всего русского искусства.
Дополнительном средством убеждения служат его портреты. Поскольку они ничем не отличаются от фотографий, то единственным смыслом их показа является свидетельствование того факта. Кобзон с супругой, Павел Бородин с заместителем, Александр Шохин, испанский король, генсек ООН. Правда, здесь у Глазунова дела обстоят средне — нет портретов ни Ельцина, ни Путина, ни Лужкова, ни Примакова, то есть выход на первых лиц отсутствует. Но все же художник — человек влиятельный, знакомые у него серьезные.
Что создает схему, идеальную для агитации. Круг идей у Глазунова ровно тот же, что у люмпена около Музея революции, но при этом они транслируются с пьедестала великого мыслителя земли русской и человека влиятельного во всех отношениях. И возникает поразительное ощущение — гений думает то же, что и народ. Народ убеждается в том, что дума его высока и величественна. А те, которые не совсем народ, преклоняют голову перед художником за то, что он выразил думу народную. Вон Шохин приличный вроде человек, а Глазунову позировать не брезгует.
И вот думаешь — может быть, со всей этой русской традицией выражения думы народной что-то не так, если из нее такая гадость получается?
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН