некролог
В Нью-Йорке на 99-м году жизни от сердечного приступа скончалась Луиз Буржуа — одна из тех, благодаря кому в XX веке выражение "великий художник" стало не зазорно применять к лицам женского рода.
У Луиз Буржуа не было возраста. Не в том смысле, что прекрасно выглядела до самых последних дней. Со знаменитой фотографии Роберта Мэпплторпа 1982 года — пиковая дама в облезлой кофте с огромным латексным фаллосом под мышкой и дьявольской усмешкой на лице — она уже смотрит старухой. Луиз Буржуа обманула время своим искусством. Трудно поверить, что та, кого радикальная молодежь 1990-х вроде "молодых британцев" провозглашала кумиром, начинала с кубизма и работала подмастерьем у Фернана Леже. В 1990-е она была не живой классик "все в прошлом", а действительно актуальный художник. Ретроспективу 1982 года в нью-йоркском Музее современного искусства, для каталога которой она, собственно, и снималась у Роберта Мэпплторпа, правильнее было бы считать не поворотным пунктом, а настоящим стартом ее карьеры: этакая начинающая семидесятилетняя. Признание и слава, выставочный график по дюжине проектов для лучших музеев мира ежегодно, Венецианская биеннале 1993-го, на которой она представляла свою вторую родину США, биеннальский "Золотой лев" и орден Почетного легиона — все это дело последних тридцати лет ее почти столетней жизни. Чем она занималась в первые семьдесят? Копила впечатления — обиды, травмы, кошмары.
Она выросла в Обюссоне: у родителей была мастерская по реставрации шпалер, в трудовую рутину которой вносили разнообразие бурные семейные драмы. Роман отца с английской гувернанткой, ранняя смерть матери на почве личных переживаний, попытка самоубийства — все это найдет отражение в самых известных работах Луиз Буржуа. Вечно ткущая что-то, подобно мифической Арахне, мать превратится в колоссальных бронзовых пауков. На примере инсталляции "Разрушение отца" — кровавая капелла в сталактитах и сталагмитах набухающих грудей с фаллическими идолами и расчлененной тушей на алтаре — можно изучать редкие формы эдипова комплекса.
Вырвавшись из неуютного родительского гнездышка, она занялась математикой в Сорбонне, от начертательной геометрии перешла к геометрическому кубизму, оставила точные науки ради неточного искусствоведения в Школе Лувра и уж совсем неточной живописи в Школе изящных искусств, ассистировала Фернану Леже, вела жизнь богемы, увлеклась левыми идеями, сюрреализмом, конструктивизмом и коммунизмом, даже ездила пару раз в СССР. В 1938-м вышла замуж за вскоре ставшего знаменитостью американского искусствоведа Роберта Голдуотера, специалиста по первобытному искусству и любителя находить параллели между примитивом каменного века и авангардом века двадцатого. Перед самой войной он увез ее в Нью-Йорк — с тех пор Луиз Буржуа называют американской художницей. В Америке она окончательно решила, что математика, политика, живопись и искусствоведение не для нее, и обратилась к скульптуре. Длинные хрупкие деревянные истуканы, каких она стала делать в 1940-е под влиянием мужа и его научных интересов,— ничто не предвещало в ней будущего радикала. Если только не видеть во всем, что вытянуто вверх, нечто фаллическое.
Нужно было синтезировать идеи сюрреализма ее парижской юности с идеями феминизма ее нью-йоркской зрелости, нужно было избавиться от всех мужских авторитетов, послать ко всем чертям школьные премудрости, похоронить всех близких мужчин, вначале отца, а затем мужа, чтобы сделаться той иконой "женского искусства", какой она начала становиться в 1970-е. Инсталляции из решетчатых клеток, в которых, как в тюрьме, заперты миленькие буржуазные домики или жутковатые интерьеры — гибриды классных комнат и будуаров, указывавшие на место женщины в патриархальном мире. Антропоморфная скульптура в гроздьях грудей, копьях фаллосов или ранах вагин — эти формы осмысляются как проклятие тела, делящее человечество по половому признаку на класс господ и класс рабов. Даже текстиль, столь хорошо знакомый ей с детства, в ее руках превращался в знамя сопротивления мужскому шовинизму. Это искусство говорило, а вернее, кричало о боли, отчаянии, насилии и страхе. И гигантские, возносящиеся высоко вверх на тонких ножках пауки Луиз Буржуа (именно такого выбрали в качестве инаугурационного проекта для Турбинного зала в Tate Modern) казались символом вырвавшейся из паутины традиционного уклада грозной и мстительной женской натуры. И как тут не вспомнить о том, что та достопамятная выставка 1982-го, с которой началась мировая слава Луиз Буржуа, была вообще первой ретроспективой художника-женщины в MoMA.