Империя, которая смеется

О, этот британский юмор, над специфическим обаянием которого втихомолку посмеиваются, кажется, по всему свету (включая сюда и наши анекдоты про джентльменов и сэров)! Сколько про него написано, сказано и продолжает говориться, и не счесть: кажется, ни один из национальных видов юмора такой мифологии не породил. "Испанский юмор", "итальянский юмор" — как-то не звучит; "немецкий юмор" — ну это понятно, это что-то простоватое; "французский юмор" — тут возникают только какие-то утонченные ассоциации вроде галльского остроумия, но ничего конкретного. А с английским юмором как будто бы все четко: с неумолимостью заученного "Ландон из зэ кэпитэл оф Грейт Бритэн" приходят на ум готовые типажи, что характерно, совсем несовременные. Степенные джентльмены, которые, приподняв бровь, язвят собеседника иронической фразой; уморительно чопорные пожилые леди; молодые остряки обоего пола, бросающиеся парадоксами; прожженные циники, цедящие саркастические сентенции, и все это с безукоризненными манерами. Или, напротив, с манерами совсем неловкими и даже безобразными, но оттого-то это должно быть именно в относительном смысле смешно, что мы-то, мол, знаем, как нужно держаться и как стоит себя вести. Словом, какая-то мешанина из Джерома К. Джерома, Уайльда, Вудхауза, отчасти Конан Дойля, отчасти, может быть, и Ивлина Во.

То есть наши представления о комическом англичанине и об английском юморе во многом заданы поздневикторианской эпохой. Той самой, для которой всякая несдержанность была отвратительна и которая пестовала неумолимое совершенство манер — в людях из общества, разумеется. Конечно, англичане тут сами виноваты. В парламенте до сих пор подкалывают оппонента именно так, хитро приподняв бровь, с формулировками типа "не будет ли мой многоуважаемый коллега любезен объяснить, почему...", и сразу вспоминается пушкинский "старик, по-старому шутивший — отменно тонко и умно, что нынче несколько смешно". Но все равно это не извечная репутация. В XVIII — начале XIX века типичный английский джентльмен в кривом зеркале континентальных наблюдателей выглядел иначе: пьяница, эксцентрик, чудак, которого даже и в житейских вещах не разберешь, а уж с его чувством юмора соприкасаться вообще бесполезно, все равно не поймешь ничего. А еще раньше, например, Шекспир считался на континенте настолько неприличным, что это бросало тень на весь английский театр. А если мы отвлечемся от чар викторианской литературы, то, допустим, шоу Бенни Хилла тоже не образец изысканности и приличия.

Собственно, выставка в Tate Britain и старается показать, что английский юмор (точнее, британское юмористическое искусство) как минимум многолик. Она и называется Rude Britannia — это парафраз названия знаменитой патриотической песни "Rule Britannia", "Правь, Британия, морями"; подразумевается по смыслу остроты Британия грубая, вульгарная, в общем, не очень стесняющаяся в выражениях. Выясняется, правда, что в первую очередь речь идет не столько о юморе, сколько о сатире: всевозможным карикатурам самых разных жанров на выставке отведено почетное место, хотя они рассредоточены по всем шести выставочным залам, каждый из которых посвящен какому-нибудь отдельному оттенку: "Политика", "Гротеск", "Непристойность" или "Абсурд". В "абсурдный" зал попал, например, один из самых ранних образцов — гравюра конца XVII века, изображающая по-боевому настроенных иезуитов, которые отправляются в завоевательный поход, сидя кто на осле, кто на раке, хотя смысл тут явно общественно-политический: "Славная революция" была вот только что, и опасность рекатолизации казалась все еще актуальной. Основную же массу ранних (датированных XVIII веком) экспонатов представляют Уильям Хогарт вместе с его современниками и подражателями, и тут уж сатира чисто социального толка: смешные общественные типы, нравоучительные ситуации, когда смешные, а когда и не очень, как в знаменитых хогартовских "Похождениях повесы". Полным-полно графики конца XVIII — начала XIX столетия, высмеивающей всякие злободневные социальные нелепости: на гравюре Филипа Дейва (1777) древняя старуха, эдакая "Пиковая дама", примеряет перед зеркалом огромный парик, на картинке Томаса Роуландсона (1811) ловкий француз-дантист демонстрирует, как искусственные челюсти якобы украсили уродливую толстуху, лист Джоржда Круикшенка (1818) изображает "неудобства переполненной гостиной" — собравшимся на бал аристократам всемерно мешают толстые животы и длинные шлейфы платьев.

Политики в чистом виде тоже хватает — вплоть до коллажа, изображающего Тони Блэра, который радостно фотографирует на мобильник ядерный взрыв. Внешние приемы, что занятно, повторяются через столетия: на гравюре Джейса Джиллрея (1805) Наполеон делит с Георгом III земной шар, словно пломпудинг, а в композиции Роджера Лоу (1989) хищная Маргарет Тэтчер отрезает от глобуса кровавый ломоть в форме Великобритании. Есть даже сатира на раблезиански-практическом уровне — прелестная ночная ваза, расписанная цветочками (1805), в которой с понятными целями припрятан бюст все того же Буонапарте. Отдельный зал посвящен теме пьянства как социального бедствия, там висит масштабное полотно "Поклонение Бахусу" (начало 1860-х годов) кисти все того же Джорджа Круикшенка, который на склоне лет с тщательностью позднеготического фламандца, выписывающего евангельские сценки, изобразил, как многообразно спивается население индустриальной Британии.

От лубка до графических шедевров, от скабрезных картинок до социального обличения — диапазон бескрайний, и складывается из этой сатирической мозаики картина империи, которая все время смеется (в конце концов, и "горьким смехом посмеяться" умел не только наш Гоголь): над внешнеполитическими соперниками и собственными лидерами, над внутренним общественным злом и просто над какой-то ерундой. И все это преподносится как цельная история, что поразительно: попробуйте представить, какая цельность могла бы получиться из сочетания русского лубка, каких-нибудь неприличных гравюр про Екатерину II, сатирических вещей наших передвижников и карикатур из советской "Правды". А здесь все складывается — загадочным и иногда даже абсурдным образом, не случайно в последнем зале выставлены как образец комического искусства иллюстрации к "Алисе в Стране чудес", показывающей, что в этом британском юморе, негромком и все-таки эзотерическом, есть свои глубины.

Tate Britain, до 5 сентября