Фриддизм в действии

рассказывает Кира Долинина

Выставка эта не юбилейная (100-летие мексиканской художницы отметили в 2007-м), но героиня ее, в общем-то, и не из тех, кому требуются какие-то особенные поводы. Чтобы сделать выставку Фриды Кало, не нужна по большому счету и оригинальная концепция: стоит только захотеть, собрать денег, договориться с владельцами работ — и ажиотаж у касс гарантирован. В Берлине пошли именно таким путем: не мудрствуя лукаво, назвали экспозицию "Фрида Кало. Ретроспектива", привлекли спонсоров — от Банка Австрии до Deutsche Bahn AG,— договорились с немыслимым количеством владельцев произведений художницы (а это 30 мексиканских и 15 североамериканских музеев и коллекционеров) и уверены в успехе. Потому что ставка здесь на главное — феноменальную, алогичную, не утихающую вот уже лет тридцать популярность Фриды Кало. Это явление получило название "калоизм", тьма поклонников маленькой мексиканской дивы со сросшимися бровями и плохо сросшимися костями гордо носит имя "калоисты", но по силе влияния ее мифа на людские умы впору назвать все это "фриддизм" и изучать как психотерапевтический прием. Потому что это прежде всего история о жизни через абсолютное не могу.

Биография Фриды Кало растиражирована донельзя. Такая уж это биография: венгерско-еврейско-мексиканско-индейские корни, папина дочка, выкормленная не матерью, но нянькой, таскавшаяся за отцом-фотографом всюду, где он работал. В семь лет — полиомиелит, год постельного режима и сухая нога на всю жизнь. Это мешало танцевать, но не мешало верховодить мальчишками в школе и даже стать главой школьной банды. В 15 лет она начала изучать медицину, но эти занятия трагически прервались: автобус, в котором Фрида ехала, столкнулся с трамваем, и ее тело проткнул железный прут. 11 переломов на искореженной ноге, повреждения позвоночника, ребер и костей таза. Всего она перенесла 32 операции, но от постоянных болей приходилось спасаться спиртным, наркотиками, буйными празднествами, любовью и искусством.

Любовь пришла к ней в виде мексиканской знаменитости Диего Риверы, которого она встретила еще в школе: он писал фреску. "В моей жизни было две аварии: одна — когда автобус врезался в трамвай, другая — это Диего. Вторая была страшнее" — лаконичное описание художницей этой любви. Огромный, толстый, всклокоченный мужик с выпученными глазами, на 25 лет старше, неуемный бабник и обидчивый ребенок. На свой последний вернисаж Фрида Кало вплыла на носилках под вой сирен скорой помощи, пела песни и пила вино. Через месяц Ривера закрыл глаза своей жене, а некоторые источники утверждают, что даже помог ей уйти. Поверить в это легко: дирижировать своей судьбой Фриде было не впервой, по сути, она всегда этим и занималась: строила жизнь под себя, не давая ей прав, потому что возьми жизнь верх, так и Фриды никакой бы не было. Кому, как не ей, было поставить точку в собственноручно переписанной биографии.

В этой истории есть многое из того, что вынесено на знамена разного рода почитателями Фриды Кало: ее любят мексиканские националисты за народные костюмы и древние сакральные символы на картинах; ее любят геи и лесбиянки за то, что ее любовь не ограничивалась Диего Риверой, да и вообще мужчинами, и за то, что она этого не скрывала; ее любят троцкисты за то, что ее любил Троцкий; любят коммунисты за коммунистического мужа и ее собственное членство в партии; любят писатели, сценаристы и режиссеры как неиссякаемый сюжет для собственных художественных фантазий; любят, наконец, те самые калоисты, возведшие Фриду в ранг богини и совершающие паломничества в Мексику, чтобы пройти через ее знаменитый Синий дом. Эти последние любят ее просто так, за то, что она была такой, какой была. Но больше всего ее любят феминистки — до нее было много женщин-художниц, но именно Кало превратила свое женское начало в смысл своей живописи. А это уже очень весомый вклад в историю искусства — она научила женщин говорить.

Поразительная биография Фриды Кало осталась бы в памяти чистой воды мелодрамой, тем более именно такой ее видела сама Фрида, говорившая, что "наиболее смешная вещь в мире — это трагедия", если бы не существовало ее живописи. Для того чтобы понять эту живопись, знать биографию автора нужно обязательно (иначе все эти образы — выкидыши, корсеты, раны, кишки, портреты Риверы в животе и голове, распятия на постели, то есть прямые цитаты из собственного "дела",— адекватно не прочтешь), но совершенно недостаточно.

Это очень сильная живопись — сильная духом и собственно живописным телом. Кало действительно была очень талантлива и творила в своем искусстве ту же свободу, что и в жизни. Эта живопись нравилась многим (от Пикассо до Пикабиа), ее часто выставляли и при жизни, все время пытались куда-то причислить, как-то неловко сочиняли ей художественные ниши ("примитивный авангардизм", "авангардный примитивизм"), но она не очень поддавалась. Характерный разговор состоялся между Кало и приехавшим в 1939 году в Новый Свет отцом сюрреализма Андре Бретоном: "Сознайтесь, вы ведь все-таки сюрреалистка? — А что это такое? — Ну то есть вы полностью подпадаете под мое определение.— Я ни под кого не подпадаю. В том числе и под ваше определение. Я выбираю сама.— Тогда я вас окрещу сюрреалисткой поневоле, по вашему незнанию". Каждый остался при своем. Сюрреализм от нового имени мог бы выиграть, Кало — вряд ли. Ее так никуда и не приписали. А выставки вот уже более полувека после ее смерти идут одна за другой. И нет им конца — мифом Фриды Кало люди лечат свои собственные раны.

Берлин, Martin-Gropius-Bau / по 9 августа