Выставка живопись
В Третьяковской галерее в Лаврушинском переулке открылась выставка "Александр Александрович Киселев и его ученики". В пейзажном классе Императорской академии художеств заскучала АННА ТОЛСТОВА.
Скромный пейзажист-передвижник Александр Киселев (1838-1911) сделался "медиаперсоной" несколько лет назад в связи с громким делом антикваров Преображенских. Тогда в Москве всплыла большая партия фальшивок: картины европейских мастеров переделывались в "пейзажи Киселева", спрос на которые среди новоиспеченных любителей изящного резко вырос. Почему коллекционеры так полюбили этого живописца, объяснить невозможно. Однако половина его картин на экспозиции в Лаврушинском — из некоего московского частного собрания. Сама же выставка, являющаяся, как сообщает буклет к ней, "частью исследовательско-выставочного проекта, который завершится 2 февраля 2011 года научной конференцией и вечером памяти, приуроченным к 100-летию со дня смерти художника", сделана при финансовой поддержке банкира Отара Маргании, еще одного поклонника киселевского таланта. Будем надеяться, что хотя бы обещанная конференция прояснит причины такого ажиотажа.
Показанные в Третьяковке десять полотен Александра Киселева говорят, как глубоко вторична и консервативна его живопись. Все эти "забытые мельницы" и "пейзажи с телегами" повторяют избитые композиционные схемы и приемы и похожи на среднестатистическую продукцию не самых сильных европейских школ — потому-то подделать Киселева, добавив родных осин и изб в картины неродной природы, было не так сложно. И если бы он не был таким активным членом товарищества передвижных художественных выставок, таким доброжелательным к передвижникам критиком (о чем свидетельствуют выложенные в витринах номера журнала "Артист" с его статьями) и таким милым человеком (о чем свидетельствует его портрет кисти Крамского), то не избежал бы обвинений в салонности. Его прогрессивность лишь на уровне сюжета: на круче "Старого Сурамского перевала" дымит недавно пущенный здесь паровоз, но сухая фотографическая манера письма обездвижила все в природе, и вперед этот паровоз, увы, не летит. Беда не в том, что "Прибрежные скалы. Мыс Кадош близ Туапсе" (1907) выдают, что Киселев понятия не имеет о существовании Клода Моне. Беда в том, что его "Заросший пруд" (1895) выдает, насколько безразличны ему открытия Валентина Серова, чей "Заросший пруд. Домотканово" (1888) висит в соседнем зале. Между серовским и киселевским "прудами" — каких-нибудь 30 шагов и целая пропасть.
Впрочем, школа Александра Киселева заставляет вспомнить его добрым словом. Он много преподавал: вел пейзажный класс Императорской академии художеств, давал частные уроки. В Третьяковке выставлены работы десятка его учеников, среди которых Николай Сапунов, Илья Остроухов, Мария Якунчикова, Александр Гауш, Михаил Мамонтов, Константин Горбатов. У каждого — свое лицо, свой голос. Эта разноголосица совершенно не похожа на слаженный хор школы Куинджи. Ученики с благодарностью вспоминали крайний либерализм Киселева: он никому не навязывал собственных взглядов. Может быть, оттого что их и не было вовсе.