Концерт классика
В Светлановском зале Дома музыки прошел концерт знаменитой оперной певицы Кири Те Канава. Она выступала в сопровождении симфонического оркестра "Русская филармония" под управлением дирижера Джулиана Рейнольдса. На концерте примадонны, в 1970-1980-е годы бывшей одним из лучших сопрано мира, грустил СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
Писать про такие концерты — не самое приятное занятие, хотя формально впечатления от них, как правило, укладываются в довольно стандартную схему. Вот певец или певица N, чрезвычайно заслуженный, без преувеличения живая легенда. Он прибыл в Москву. На концерте обнаружилось (и едва ли неожиданно), что голос уже совсем, совсем не тот. Единственная тема для сколько-нибудь жаркого спора — это то, как данный артист поет не в абсолютном смысле (ясно, что тут положено подходить не с теми же мерками, что к молодым звездам), а для своих, как правило, весьма солидных лет: очень неплохо или так, в самый раз.
Закрыть глаза на саму цифру возраста Кири те Канава легко — ну, цифра, ничего не поделаешь. И все же разница по сравнению с предыдущим московским концертом певицы оказалась отчаянной. Тогда, в 2004 году, Кири Те Канава не то чтобы скрывала некоторые возрастные приметы своего голоса, но ее верхние ноты, свежие, полнозвучные и летящие, казались настоящим чудом победы вокального искусства над природной неизбежностью.
Такие чудеса редки и, как в очередной раз выяснилось, недолговечны. Теперь низов почти не было слышно, верхи звучат сухо, бледно и надтреснуто, время от времени в голосе появляется дребезжание — словом, только призрак былой вокальной формы даже по сравнению с впечатлениями шестилетней давности (а сравнивать теперешнюю Кири Те Канава с ней же самой времен ее золотой поры совсем уж жестоко). В том, как осторожно певица исполняла Моцарта (арии "S`altro che lagrime" из "Милосердия Тита" и "Ach, ich fuhl`s" из "Волшебной флейты" и концертная ария "Vado! Ma dove?"), еще была некоторая грустноватая красота; в том, как мучительно боролась с перекрывающим ее оркестром в песнях Рихарда Штрауса, виделся скорее повод для сочувствия. Хотя управлявший оркестром Джулиан Рейнольдс старался, как мог,— а в оркестровых номерах пытался, видимо, компенсировать меланхолические ощущения от вокала подчеркнутой бодростью (получалось по-разному: открывавшую концерт увертюру к "Волшебной флейте" сыграли динамично и нервно в почти аутентичной манере, энергичная увертюра к "Кандиду" Бернстайна тоже прозвучала на подъеме, но в "Лунном свете" Рихарда Штрауса оркестр безнадежно поплыл и разъехался).
Во втором отделении были сдержанно до вялости исполненные песни Жозефа Канталуба, глухо и не без потерь выведенный "Вокализ" Рахманинова и "Summertime" Гершвина, которому блеклое звучание голоса певицы придавало оттенки совсем уж траурные. Дальше — спорная попытка взбодриться в гершвиновском же мюзикловом номере "By Strauss!", песня на языке родном для певицы языке новозеландских аборигенов маори и "Oh mio babbino caro" из "Джанни Скикки" Пуччини, ария, из которой исчезли наивность и мягкая чувственность и осталась только трогательность мольбы, приправленная горечью.
И как всегда в таких случаях, помимо всех рациональных причин невольно возникает вопрос — зачем так, почему так? Она могла бы выбрать программу по возможностям, например, камерную, и не то чтобы публика по этому поводу могла разобидеться: при уме и отточенном вкусе певицы это вряд ли выглядело бы как малодушное облегчение задач, художественный-то результат вполне мог оказаться в таком случае интереснее и богаче. Содержательнее, во всяком случае, чем тревожное ожидание — вот тут сможет или не сможет, вот здесь прозвучит или не прозвучит. А так получилось очередное грустное напоминание о том, что великие голоса боятся времени. Даже если их обладатели, как Кири Те Канава, держатся на сцене с образцовым аристократизмом, не пытаясь никакими ужимками и воздушными поцелуями выжать из публики привычные восторги.