Такие письма, кажется, и существуют только для того, чтобы позвать в какую-нибудь дорогу. «Добрый вечер! Олег! Как такое может быть?», — пишет Вита Рамм из Москвы, и дальше — ссылка на ЖЖ самой Виты, в котором даются пояснения — речь идет о принятом на прошлой неделе Госдумой в третьем чтении законопроекте «О внесении изменений в отдельные законодательные акты РФ в связи с совершенствованием правового положения государственных (муниципальных) учреждений». «Не понимаю, почему в ЖЖ почти нет реакции, — пишет Вита. — Неужели секс-скандалы, кинорецензии и впечатления от посещений экзотических мест и клеймение телепередач актуальнее, чем реальная угроза растить своих детей неучами?»
Должен признаться, что я и сам узнал об этом законопроекте не из ленты думских новостей, а из статьи Александра Николаевича Привалова в журнале «Эксперт», и эта статья была выдержана примерно в том же тоне, что и письмо Виты. Привалов писал, что ему кажется, будто все сколько-нибудь заметные политические или общественные сюжеты — не более чем операция прикрытия, придуманная для того, чтобы никто не обратил внимания на законопроект, само название которого — тоже своего рода операция прикрытия (многие ли поймут, как переводится на человеческий язык «совершенствование правового положения государственных (муниципальных) учреждений»?).
Если коротко, суть принятых поправок состоит в том, что государственные и муниципальные учреждения должны быть разделены на три категории — казенные, бюджетные и автономные. Казенными, то есть полностью состоящими на государственном финансировании, останутся тюрьмы, психбольницы и тому подобные учреждения, остальные же — больницы, школы, вузы, библиотеки и т.п. — будут должны бороться за госзаказ, становясь в случае успеха бюджетными (то есть финансируемыми из государственных или муниципальных бюджетов), а в случае неуспеха — автономными, то есть зарабатывающими на свое существование самостоятельно. Кроме того, бюджетные организации получат право брать плату за свои профильные услуги, не входящие в госзаказ. Собственно, этот нюанс — платные услуги помимо госзаказа, — и стал источником паники среди тех, кто следил за принятием законопроекта. Насколько объемным будет госзаказ, будет решать правительство в рабочем порядке, решение ожидается осенью, и действительно существует возможность такого развития событий, что, например, применительно к школе госзаказ будет ограничен каким-нибудь базовым набором предметов, а преподавание остальных станет платным. А применительно к вузам — ну не знаю, милиционеров будут готовить по госзаказу, а каких-нибудь морских штурманов — за деньги. Но точно об этом пока, кажется, действительно никто не знает. И, подозреваю, именно поэтому сейчас спрашивать у кого бы то ни было — что, мол, будет дальше? — вполне бессмысленно. Оппозиция скажет, что все будет плохо, правительство и «Единая Россия» (а поправки инициировала, конечно, она) — что все, наоборот, будет хорошо — как будто от этого что-то станет понятнее. Собственно, поэтому я спрашивал министра образования и науки Андрея Фурсенко об этих поправках не чтобы услышать какой-нибудь оптимистический прогноз, а чтобы хотя бы по интонации понять — задумали они там у себя что-то коварное, или действительно хотят сделать так, чтобы на выходе получилось что-то более правильное, чем есть сейчас. Ну, чтобы было понятнее — пять лет назад перед монетизацией льгот министр Михаил Зурабов тоже говорил, что все будет хорошо, но почему-то с первых же слов становилось понятно, что ничего хорошего не будет.
Так вот, что говорит Андрей Фурсенко. Во-первых, конечно, просит не пугаться: «финансирование образования каким было, таким и останется, ни в коем случае не уменьшаясь, изменится только уровень ответственности». Засчет чего, по мнение Фурсенко, повысится ответственность? Засчет нового принципа распределения бюджетных денег: «Финансироваться будут не сами учреждения, а обучение ребят в этих учреждениях. Если ребята не хотят учиться в этом вузе, денег он не получит».
Я спросил, не боится ли Фурсенко того, что все деньги при таком принципе их распределения достанутся маленькому количеству престижных и популярных вузов, в которых «ребята хотят учиться», а непрестижные и непопулярные (но нужные и полезные — ну не знаю, какая-нибудь лесотехническая академия), оставшись без денег, будут вынуждены распродавать свою недвижимость и тихо умирать. Я нарочно задавал вопрос так, чтобы министр выключил вот этот словарь — «изменится уровень ответственности», — и, разозлившись, сказал бы что-нибудь вроде «ну и пускай закрывается, если не выдерживает конкуренции».
Министр не разозлился, но действительно ответил почти так, как я и ожидал: «Мы пришли к выводу, что деньги нужно не рассыпать поровну, а давать только тем, кто их реально заслуживает. Если учебное заведение готовит тех специалистов, которые нужны государству, то бюджетные места в нем останутся. Если есть пять лесотехнических академий, но государству хватит и одной, и абитуриенты идут только в одну, то и останется одна, и это нормально». И дальше стал объяснять, что «ситуация выглядит не так, как о ней рассуждают теоретики, и сегодня почти все вузы, которые дают нормальное образование, обеспечены студентами». Министр говорит, что «потихонечку снижается интерес к тем специальностям, которые до сих пор считались престижными — юристы, экономисты и так далее. Еще недавно они гарантированно набирали студентов, сегодня начинают уступать другим — и информационным технологиям, и экологическим специальностям, и медицинским». Выводы министра основаны, по его словам, на статистике заявок, подаваемых выпускниками, сдающими ЕГЭ, Фурсенко приводит цифры: на 15 процентов по сравнению с прошлым годом выросло количество желающих сдавать физику, на 18 — информатику, на 30 — химию (само по себе количество абитуриентов снизилось на 7 процентов, но это, считает министр, к делу не относится). «Естественнонаучные дисциплины становятся более популярны, — считает Андрей Фурсенко. — И не нужно бояться, процессы происходят не так, как того хочется оппозиционерам. Они думают, что люди идиоты, а люди умные».
Наверное, мне это стоило сказать министру в том же разговоре, но раз уж не догадался, скажу здесь — все теории, основанные вот на этом допущении — «люди умные» — почему-то всегда проваливаются. То есть даже понятно, почему именно — даже если согласиться с тем, что люди у нас в большинстве хорошие, считать среднестатистического человека по умолчанию умным — это, мне кажется, какой-то совсем неприличный идеализм. А у идеализма, в свою очередь, помимо очевидных нехороших свойств, есть одно свойство, которое, как правило, от идеализма спасает. Соприкасаясь с реальностью, любая идеалистическая история перестает быть идеалистической, а это уже почти победа здравого смысла. И то, о чем спрашивала Вита Рамм — почему, мол, никто не паникует, почему секс-скандалы и кинопремьеры людям кажутся интереснее, — тоже можно объяснить этой формулой: ну да, людям интереснее секс-скандалы, а реформа основана на допущении, что люди у нас умные, и поэтому она провалится, и бояться ее не стоит.