На одном небольшом острове атолла Нуну в Индийском океане — земной рай. Как и на других островах как этого, так и других атоллов. Люди приезжают сюда для того, чтобы быть здесь.
Здесь есть несколько жестких правил внутреннего распорядка. Нельзя ни о чем думать. Нельзя не ходить на массаж и на ужин. Нельзя не купаться в океане. Нельзя не разглядывать рифы через маску. Нельзя не наслаждаться этим.
Свод этих правил, хартию джентльменского поведения на острове не нарушают его гости. Все делают то, что должно. Это бывает непросто, но как-то люди в основном справляются.
Так было до тех пор, пока в один прекрасный день (а все дни там прекрасны как один) на острове не появились сразу четыре китайские пары. Это, конечно, стало для нас, аборигенов, которые жили тут уже почти неделю, событием. Мне казалось, что до сих пор тут было гораздо меньше народу, чем подъехало за один раз.
Китайцы, впрочем, оказались людьми покладистыми и общую атмосферу царящей на острове вялой инфантильности и пренебрежения к материковым заботам не испортили. Хотя могли бы. Взяли бы нас не измором, а просто своим количеством. Навязали бы нам свою игру... То есть заставили бы, может, в шахматы играть... В общем, страшно представить.
Но нет, ничего этого не произошло. Я имею в виду первый вечер. Потому что следующим утром все изменилось совершенно непоправимым образом.
Они стали носить с собой фотоаппараты. Они стали снимать.
Это были не мыльницы, которыми японцы засняли каждую клеточку нашего мира столько раз, что фотографиями этими можно было бы обернуть этот мир, как фольгой, в несколько слоев, и запечь его до состояния хрустящей корочки... Чтоб он спекся уже наконец...
Нет, китайцы, чтобы вы знали, ходят с профессиональными аппаратами и треногами в половину человеческого роста. Они снимают и снимаются сами. Без конца. Без перерыва на обед. Потому что на обеде они тоже снимают. Уверен, они снимают себя и во сне. Они не могут не снимать. Это не зависит от них.
Тем более это не зависело от нас.
Если делать что-то совершенно безобидное с методичностью маньяков, то лучшего орудия, превращающего жизнь других людей в ад, не существует
Их девушки позировали им на фоне океана, они позировали океану на фоне девушек. Они задирали ноги, рубашки и платья прямо в ресторане. Они ходили мимо нашего домика по берегу океана 12 раз в день: она — летящей походкой, и он — с треногой на плече... Иногда они останавливались у нашего домика и фотографировали его. Они настигали нас в спа, на узких песчаных дорожках среди пальмовых зарослей... Один раз я видел, как ночью они пытались сфотографировать летучую мышь, которая шуршала где-то в этих зарослях. Они, истовые соотечественники Конфуция, привыкшие искать кота в темной комнате... Не исключаю, что у них получился этот кадр.
Они снимали омлет, который ели, и сок, который не мог себя заставить заказать после них я.
Они снимали, а я медленно осознавал, что если делать что-то совершенно безобидное с методичностью маньяков, которыми они, безусловно, были, то лучшего орудия, превращающего жизнь других людей в ад, не существует.
Наконец я не выдержал, и, когда в интернет-библиотеке они подошли слишком близко ко мне, я спросил, зачем они это делают. Ведь они прилетели хоть в один день, но все-таки на разных гидросамолетах и, судя по всему, не были знакомы друг с другом. То есть не могло идти речи о сговоре. Но тогда что? Вот это меня и интересовало. Мучило. Сжигало изнутри.
— У нас в Китае,— объяснил один на приличном английском,— сейчас все фотографируют. По крайней мере, в Пекине, среди наших знакомых, это самое главное увлечение. Мы снимаем себя и получаем от этого очень большое удовольствие.
— Какое удовольствие?! — простонал я.— Какое вы можете от этого получать удовольствие?! Разве здесь не от чего получать удовольствие?! (Как это будет по-английски, уже не помню, а тогда просто вырвалось! — А.К.)
— Мы только начинаем осваивать мир.— объяснил он.— Мы покажем потом нашим детям, как это было. Как мы начали ездить. Что мы видели. А они продолжат наше дело.
Я содрогнулся и замолчал.
Они сфотографировали меня, засмеялись и ушли.