Время назад

На Московской фотобиеннале открылась выставка фотографий супругов Бехер. Работы германских классиков как будто бы стали объектом пристального внимания современных часовых дизайнеров.

Акведуки, цистерны, арочные мосты и мощеные дороги — римская цивилизация оставила следы по всей Европе. Языческие храмы стали христианскими церквями, мавзолеи, виллы и театры разобраны на стройматериалы, а дороги, канализация и водопровод — то, что теперь называется инженерно-транспортной инфраструктурой,— служат до сих пор. Что оставит после себя современная европейская цивилизация? Лувр и Ватикан, ответят идеалисты. Газгольдеры, градирни, домны, угольные бункеры и сталелитейные заводы, отвечают реалисты Бернд и Хилла Бехер, на которых вот уже полвека ровняется концептуальная фотография во всем мире.

Их ретроспективы прошли в музеях ранга MoMA, Tate и Центра Помпиду, их увенчали всевозможными лаврами, в том числе "Золотым львом" Венецианской биеннале и "фотографической Нобелевкой" — премией Хассельблада. Все эти почести — за один-единственный проект длинною в жизнь.

Они встретились в 1957 году в Дюссельдорфе. Оба учились в тамошней Академии художеств, оба фотографировали и стали работать вдвоем еще в студенческие годы — их объединила общая тема: индустриальные сооружения, реестр которых они ведут с конца 1950-х. Крупноформатная камера, высокочувствительная черно-белая пленка, каждый объект увиден в мельчайших деталях сухим исследовательским глазом, как будто речь идет о технической фотографии из учебника для инженеров-строителей. Бехеры называли это "анонимной скульптурой": конструкции со своей особой, неархитектурной эстетикой, где любой элемент обусловлен голой функцией, но при этом целое выглядит как сугубо художественная фантасмагория. Часто "скульптура" помещается строго по центру и снята фронтально — из таких кадров они потом начали составлять свои знаменитые "типологии": целые атласы водокачек, тушильных башен и элеваторов, где в одну таблицу сводились дюжины похожих, как в задачках из серии "найди десять отличий", построек.

Поначалу они не уезжали далеко от Дюссельдорфа, снимая в пределах земли Северный Рейн--Вестфалия: в Зигене, на родине Бернда Бехера, и в Рурской области, промышленном сердце Германии, культурный ландшафт которой менялся буквально на глазах. Мировая война стерла с лица земли гражданскую архитектуру старого немецкого города: на руинах разбомбленных средневековых кварталов возникали многоэтажки в русле "современного движения", и в этой смене стилей была некая историческая закономерность. Но мировые кризисы, настигавшие то одну, то другую отрасль тяжелой промышленности, мирным путем стирали с лица земли грандиозные творения немецкого инженерного гения, ставшие в конечном итоге залогом военной мощи Третьего рейха, и в этом была злая ирония истории. Доменные печи и шахтные подъемы, еще недавно казавшиеся конструкциями на все времена, как римские акведуки, сделались наследством уходящей эпохи.

Постепенно география их исследований расширялась: вся Германия, Европа, Америка — за 50 лет они составили всемирный каталог инженерно-архитектурного наследия индустриальной эпохи, снятого без всяких сантиментов в духе объективистской фотографии XIX века, столь адекватной выбранному предмету. Они воочию наблюдали глобальную деиндустриализацию и оказались в первых рядах борцов за сохранение памятников промышленной архитектуры. Так, во многом благодаря их деятельному участию шахту "Цоллерн" в Дортмунде не снесли, а превратили в великолепный музей.

Но наибольший вклад в распространение нынешней музейно-антикварной моды на индустриальные сооружения они внесли самой своей "археологической" фотографией. Заставили нас любоваться орнаментами технических лестниц, труб, кранов, вентилей и заклепок на фоне колоссальных стальных резервуаров и бетонных кратеров — так же, как мы не устаем любоваться красотой часового механизма в наш компьютерно-электронный век. Идея бесстыдно открытой архитектуры перешла в прикладное искусство, в малую пластику, в микроскульптуры, к которым, безусловно, относятся многие авангардные часовые шедевры нашего времени.