Как и было обещано в прошлом номере, призы юбилейного Каннского фестиваля комментирует генеральный продюсер ОРТ Константин Эрнст. Впрочем, он считает, что награды — совсем не главное на Каннском фестивале.
— Как вы оцениваете решение каннского жюри?
— Канны — режиссерский фестиваль. Поэтому главных наград три: "Золотая пальмовая ветвь", "Гран-При" жюри и "Приз за режиссуру". Актерские призы в отличие от "Оскара" реально не котируются, поэтому их едва ли стоит комментировать.
В этом году многие предрекали, что по случаю юбилея французам наконец дадут "Золотую пальмовую ветвь". Последний раз француз получал "пальму" 10 лет назад — это был Морис Пиала с фильмом "Под солнцем Сатаны", и тогда решение жюри вызвало дикое негодование. Зал, состоявший из французов, свистел и топал, Пиала был вынужден подойти к микрофону и сказать: "Я вас тоже ненавижу". На этом фестивале роль французской ракеты должен был сыграть любимец молодой французской режиссуры Мэтью Кассовиц с фильмом "Убийца". Но его освистали еще на просмотре.
"Пальм" в этом году дали две. Такая фестивальная практика существует, но ее применение обычно означает наличие в конкурсе двух выдающихся произведений. Фильмы, получившие "пальмы" в этом году, — "Вкус черешни" иранца Аббаса Кьяростами и "Угорь" японца Шохея Имануры — в советской кинокритике были бы обозначены соответственно как "проблемное кино о религиозных исканиях" и "картина о гармоничных отношениях человека и природы". Эти фильмы не вызовут общественного резонанса, в какой-то степени это кризисное вручение.
"Гран-При" получил любимец генерального секретаря фестиваля Жиля Жакоба канадский режиссер Атом Эгоян за, на мой взгляд, довольно слабую картину "Светлые последствия". А вот приз за режиссуру получил один из самых перспективных режиссеров мирового кино Вон Кар-Вай за фильм "Счастливы вместе". Этот человек, работающий в Гонконге, уже сделал два очень интересных фильма — "Чукгингский экспресс" и "Падшие ангелы". Это такой чистый гонконгский ад. Очень свежее, динамичное и очень сильное кино, почти ни на что не похожее. И очень остромодное, несмотря на то что делается не в Америке, а в Гонконге. Приз за режиссуру, я думаю, был вручен абсолютно справедливо.
В целом же этот год ничего юбилейного и особо выдающегося, на мой взгляд, кинематографу не дал. Кинематограф, как любой организм, вдыхает и выдыхает. Сейчас стадия выдоха. И фильмы, которые собрал Жакоб, я думаю, и есть лучшие фильмы на настоящий момент.
— Какие из них окажутся на нашем рынке?
— НТВ купило "Пятый элемент". Эта картина шла вне конкурса, она открывала фестиваль. Я уверен, что скоро на рынке окажется картина Атома Эгояна, его прошлый каннский фильм был закуплен. Что касается остальных картин... Кьяростами и Имануру едва ли кто-то купит. У нас основными промоутерами нового западного кино являются ТВ и видео. Для продажи на видео Каннский фестиваль дает немного, видео нужно коммерческое кино, а его в Каннах мало. Показывать же картины лауреатов или участников Каннского фестиваля по ТВ проблемно — они не собирают аудиторию. Максимальный рейтинг, который получает лауреат "Золотой пальмовой ветви", — 13 процентов. "Апокалипсис" Копполы перешел 20-процентный барьер, но это единственный случай.
Я всегда повторяю: "Это неправда, что массовый зритель не понимает в искусстве. Прекрасно понимает. Включает, смотрит пять минут, понимает — искусство. И переходит на другой канал".
ОРТ покажет "Чукгингский экспресс" и "Падшие ангелы" Вон Кар-Вая. Но вряд ли мы сможем показать его "Счастье вдвоем", потому что аудитория первого канала не настолько толерантна, чтобы следить за историей двух гомосексуалистов.
— Ваш термин "выдох" по отношению к кинопроцессу относится и к фестивалю? Канн тоже выдыхается?
— Нисколько. Каннский фестиваль в полной силе, даже сильнее, чем был, потому что он остался один.
Когда я поехал в Канн в первый раз в 1991 году, что-то из себя еще представляли Берлинский фестиваль и фестиваль в Венеции. Сегодня, в 1997 году, как значимые кинофорумы они не существуют. Потому что, пройдя восторги — перестроечные, китайские, гомосексуальные, Берлинский фестиваль запутался идеологически в том, чем он занимается. Венецианский фестиваль от частых смен своих кураторов (концептуальных авторов) тоже потерял внимание публики. А Каннский остался. Во многом благодаря генеральному секретарю этого фестиваля Жилю Жакобу, человеку с потрясающим, именно коммерческим чувством фестиваля.
— А что означает Жакоб для фестиваля?
— Все. Он гениальный дирижер. Неослабевающий интерес к фестивалю — прямой результат его манипуляций, его фокус, его трюк. Проблема еще в том, что это совсем не затратный фестиваль — его бюджет меньше $2 млн. А длится почти две недели. И все это время надо держать внимание, оставаться главным ньюсмейкером для масс-медиа.
Одно из know-how Жакоба — фестивальная сетка. Расставляя фильмы, он всегда закладывает несколько чисто коммерческих акций, например получасовой клип Майкла Джексона или, скажем, "В постели с Мадонной". Жакоб умудряется делать две почти взаимоисключающие вещи. С одной стороны, большинство фильмов, которые он показывает, абсолютно некоммерческие и не могут привлечь внимания аудитории. Но эмоциональные коммерческие события, вроде Мадонны или Джексона, расставлены так изящно внутри всего остального, что создается полное ощущение коммерчески густого фестиваля, где и искусство, и общий интерес.
Каждый год говорят, что Жакоб уходит, каждый год говорят, что это его последний фестиваль. Даже перестали говорить. Потому что нет второго такого, который может так все держать, так балансировать между Европой и Америкой, так собирать звезд. Много разговоров о том, воздействует или не воздействует Жакоб на жюри. Я разговаривал со многими членами жюри (не только русскими), никто не говорит, что от Жакоба были какие-то прямые указания. Но то, как он строит программу, отбирает фильмы, кого приглашает в жюри — вот это и есть способ его воздействия.
А сам он старается быть в тени. Не любит давать интервью. Его дружбы добивается огромное число кинематографистов и продюсеров. Его мнение в этом мире чрезвычайно важно. Он может очень сильно повлиять на судьбу того или иного художника. А видимая роль — скромно стоять на лестнице, встречая звезд.
— Но не одной же хитрой сеткой показов живет фестиваль. Ажиотаж должен на чем-то еще держаться?
— Главные манипуляции Жакоба не с сеткой, а с участниками, публикой, прессой. Он кукловод. Он придумывает правила, по которым все остальные играют. Он сознательно выстраивает фестиваль, как парад амбиций, он намеренно провоцирует скандалы, он нарочно устраивает всю эту неразбериху с приглашенными и обойденными (я вполне допускаю, что скандальное неприглашение в этом году Бельмондо и Делона было спланированной акцией), он постановщик огромного действа, в котором все роли расписаны.
Вся притягательность, вся магия Каннского фестиваля — в системе ритуалов. Поэтому, кстати, это единственный фестиваль, интересный для телевидения, — ритуал фиксируется визуально: есть лестница, есть люди. Но на трюке лестниц фактически выстроены и остальные каннские ритуалы. Все организовано так, чтобы каждый, буквально каждый, стремился попасть на какую-то ступень, на которую его не пускают. Это делается отчасти скрыто, отчасти явно, но определяет поведение всех.
— То есть основная ставка устроителей — на парад амбиций? Это главный номер каннской программы?
— Да. Абсолютно. Раньше здесь активно продавалась майка со списком правил Каннского фестиваля, где были такие пункты: "Необходимо сообщать всем, на какой прием вы пойдете сегодня, на какой прием вы не пойдете никогда. О том, что вы можете ходить на 19. 30. Но никогда не пойдете на 22. 00". Одна из основных каннских ценностей — на какой прием ты приглашен. Иерархия приемов на Каннском фестивале — это отдельная история. Holliwood reporter оценивает приемы бокалами мартини с соломинками: три мартини, два мартини, четыре мартини. Оценивается класс приемов. На оценку влияет несколько вещей. Место, в котором это проходит. Звезды, которые пришли на этот прием. И некое действо, которое это сопровождало.
Но иерархия не только в приемах. Каннский фестиваль — это иерархия во всем. Эта система унижения. Чем больше народу ты сможешь унизить, тем удачнее ты выступил.
— Есть типовые приемы?
— В этот раз был прекрасный пример. Открытие фестиваля. Показ фильма Бессона "Пятый элемент". Проходят все. Последней всегда проходит съемочная группа. А в зале в это время на экране показывают картинку прохода. Съемочная группа готова, стоит режиссер, стоят все актеры, кроме Брюса Уиллиса. Бессон ждет 5 минут, делая вид, что ему ужасно весело, Бессон ждет 10 минут — у него уже нейтральное лицо, ждет 15 минут — уже видно, что он злится. A все уже сидят в зале. Вся аудитория Каннского дворца смотрит, как Брюс Уиллис опускает Бессона и вообще фестиваль тем, что опаздывает. Открытие задержалось на полчаса. Конечно, это тоже была часть фестивальной игры.
— И эта игра понравилась публике?
— Брюсу Уиллису аплодировали. Хотя французы вообще-то с ума должны были сойти от того, что французскую группу унизил американский актер. Но аплодировали. А я представляю, что чувствовал Бессон, стоя на пустой лестнице.
Есть еще иерархия прохода. Чем круче звезда, тем ближе она к началу сеанса проходит. Несколько лет назад была такая история. Дольф Линдгрен и его постоянный конкурент Жан Клод Ван Дамм пришли последними и толкались, имитировали в шутку драку — кто окажется все-таки самым последним. Они, конечно, дурачились немного. Но вообще это еще одно из каннских правил: чем ближе к началу сеанса ты поднимаешься, тем ты значительнее. Звезда не может позволить себе придти за полчаса до начала.
Я придумал такое слово. Я его еще не встречал — "монстар". Есть слово "монстр", есть "стар", здесь "монстар". Если ты звезда определенного уровня, ты должен изображать из себя абсолютного монстра. Ты не можешь быть вежливым, интеллигентным, не опаздывать. Ты должен быть немного раздолбаем, наглым, нарушающим правила хорошего тона.
— "Монстар" ни с какими правилами не считается?
— Нет. Есть правила, которые соблюдаются железно всеми, кто играет в Каннский фестиваль. Звездами, крупнейшими продюсерами, великими режиссерами — всеми без исключения.
Одиннадцатого числа была "Пальма пальм". Было приглашено 30 обладателей "Золотой пальмовой ветви". Я стоял в курилке. Я семь лет на этом фестивале. Я брал интервью у огромного количества звезд, меня трудно удивить. Но то, что было на Пальме Пальм, невозможно представить. Потрясающая картина. Я стоял в курилке рядом с Дэвидом Линчем, у меня прикуривал Мартин Скорсезе, передо мной возвышалась Сигурни Уивер ("Чужие"), которая оказалась с меня ростом. Это был оживший музей мадам Тюссо: люди из книжек, с экранов телевизора. Они просто не могли вот так, живыми оказаться все вместе. От этого крыша ехала.
Но не менее интересным было то, как они шли. Когда идешь к лестнице, ты проходишь несколько рядов фотографов. Они слева и справа. И вот идет режиссер со своей женой, и видно, как он сжимает ее руку и разворачивает ее в сторону тех фотографов, кому он еще не позировал. А потом, почти извиняясь, делает вид, что это его жена повернула. И в этот же момент видно, кто как долго держится перед фотографом, кто насколько напряженно. Линч шел с каменным абсолютно лицом, но весь ритуальный танец перед всеми фотографами исполнил.
Про Линча еще очень смешное наблюдение, абсолютно человеческое. У него такая взбитая прическа, почти ежиком. Но когда мы 92-м году снимали, наша камера стояла очень высоко, прямо под навесом дворца. И видно, что в середине головы у Линча маленькая, но несомненная лысинка. Был ветер, сбил волосы, и Линчу сделалось очень дискомфортно. Человек, про которого думаешь, что вот, Дэвид Линч, замкнувшийся в себе художник, а он беспокоится, что лысинку видно.
И вот эти красные пятна на локтях жен. Это как след этой игры, как печать этого ритуала, это очень интересно.
— Остальные подыгрывают так же серьезно?
— Еще как! Сразу после захватывающей истории с просмотром "Пятого элемента" была другая, еще роскошней.
После показа был назначен прием на 12 часов. Его проводили в специальном ангаре в стиле некого космического объекта из этого фильма. Приглашение было не просто бумажка, а бумажка, которую нужно было обменять на часы Swatch, выпущенные партией 2000 экземпляров с символикой фильма. Ты должен придти в этих часах, ты должен их поднести к индикатору. Так вот, когда все эти 2000 знатнейших ньюсмейкеров пришли в своих номерных часах к означенному времени, их полтора часа не пускали. А когда им наконец разрешили войти, они увидели, что официанты убирают со столов объедки. И мимо всей толпы, в которой было полно журналистов, продюсеров, прошествовали Брюс Уиллис, Деми Мур и еще несколько человек. Они маленькой группой после показа отпраздновали и ушли: "А теперь дискотека!" И куча людей — влиятельных людей — смотрела, как уносят объедки. И ведь многие потом так и ходили в этих часах до конца фестиваля. И шутили, что вот, побывали на приеме, которого не было. И делали вид, что им безразлично, смешно даже, как их унизили.
Система унижений. Одна из тактик Каннского фестиваля.
Человеку, который там не был, трудно поверить, что на просмотр, официальный просмотр, куда у тебя есть приглашение, тебя запросто могут не пустить Ты приходишь за 20 минут до начала фильма и тебя не пускают. Французские охранники говорят: "Нет мест". Ты понимаешь, что этого не может быть. Ведь пускают только по билетам, а у тебя билет есть. И действительно, в зале есть места. Тоже часть игры. Создание ажиотажа. Ты должен за час приходить.
И это все при том, что Каннский фестиваль в первую очередь сделан для масс-медиа. Это тоже одна из тактик Канна: он аккредитует всех — прессы и телевидения должно быть так много, как только может быть. А потом тебя не пустят на пресс-конференцию. Интервью со звездами ты получишь в том случае, если компания, которая дистрибутирует фильм с этой звездой, заинтересована в твоем рынке, дистрибутор твоей страны договорился с пресс-секретарем производящей компании. Если ты не связан с дистрибутором в своей стране, то шансов получить интервью вообще не существует.
— А что же делают журналисты, у которых нет шансов на "звездное интервью"?
— Играют в журналистов. Изображают, имитируют. Нет ощущения большего одиночества, чем ощущение одинокого тусовщика на Каннском фестивале. Нужно быть инкорпорированным хоть в какую-то часть фестиваля. Если ты журналист, ты работаешь. Может быть, ты не получишь ни одного интервью со звездой, но ты имеешь право пройти на пресс-конференцию, глубокомысленно пить кофе в пресс-баре. И у тебя болтается аккредитация. Когда ты заходишь в какой-то магазинчик маленький, на тебя с уважением смотрят, потому что у тебя аккредитация. Написано "пресса". Значит, ты в игре.
Надо чувствовать себя частью фестиваля, иначе все это представляется колесами счастья, которые катятся мимо тебя.
— И толпы этих имитаторов — тоже часть замысла устроителей?
— Есть очень яркий пример. На фестивале полно фотографов, которые работают для крупнейших мировых агентств и газет. А еще больше фотографов, у которых абсолютно все то же самое: жилеты, аппаратура. Они с виду такие же профессионалы, даже лучше. Но — ненастоящие. Зато, потолкавшись в давке настоящих фотографов вокруг Шварценеггера, они могут тяжело вздохнуть, устало закинуть аппарат за плечо, подойти к какой-то барышне и пригласить ее на чашечку кофе. Эти люди на 12 дней фестиваля повышают свой статус перед случайными прохожими.
Я один раз очень зло снял такой эпизод. Люди, изображающие фотографов, кружатся вокруг девушки, содравшей с себя лифчик, бегающей по пляжу и изображающей старлетку. Время настоящих старлеток прошло, их больше нет. Они были с конца 50-х — реальные красивые девушки шастали по пляжу и начали первыми оголяться, чтобы приглянуться продюсерам. Кто-то из них действительно попадал, если не в картину, то в постель продюсера. Они бегают и сейчас. Но это ненастоящие старлетки, имитация. Фестиваль заинтересован, чтобы они оставались как один из его знаков. Вот дирекция и стала приглашать красивых девушек из фотомодельных агентств, чтобы они бегали, периодически срывая с себя бюстгальтеры, чтобы вокруг них роились ненастоящие фотографы. Чтобы все было на месте: вот Каннский фестиваль, вот лестница, вот выходящие из машин звезды, вот жандармы в парадной форме, вот приемы, вот старлетки, вот их снимают.
И не разобрать — я сначала не мог, только потом научился — что настоящее, что нет. Это потрясающе! Существует реальный фестиваль, реальные люди, которые задействованы в большой игре. И существует некий фантомный мир, который роится вокруг этого фестиваля, пытаясь поймать на себя его отблеск.
— Сейчас вы знаете все правила игры. А как вы делали ваш знаменитый "Матадор" о Каннах, приехав в первый раз?
— Это вообще была безумная затея. Наташа Негода в 91-м году была членом жюри. Она мне рассказала, что едет на Каннский фестиваль. И я запал. Сидя в монтажной, сказал своим: "Ни поехать ли нам в Канн?" У нас там никого не было, у нас не было реальных денег, у нас не была заказана гостиница. И мы отправились втроем: я, оператор и звукооператор. Нашли гостиницу какую-то, втроем жили в одноместном номере. С трудом получили аккредитацию — Наташа Негода помогла. Мы не знали правил, как все здесь происходит.
Но тогда мы с Шолоховым шли на любые ухищрения. Договаривались с какими-то членами жюри. Если русский член жюри, он просил еще кого-то, кто знал того-то. Это была фактически гуманитарная помощь. У нас не было шансов выжить в этой конкуренции. Россия в тот момент не была рынком для кино. Никто не был заинтересован в промоушн. Как мы получали того же Сталлоне, Шварценеггера и других — это отдельные драматические и загадочные истории. Упрашивали, подлавливали, часами караулили.
— А какого здесь типа конкуренция между реально работающими тележурналистами?
— Очень жесткая. И совсем не доброжелательная. По количеству масс-медиа Каннский фестиваль на втором месте после Олимпийских игр. В этом году было 170 телекоманд. Люди работают. Если ты обогнал кого-то и получил интервью со звездой, другой интервью уже не получит. Могут подвинуть твой штатив, если ты заранее его поставил. Ты придешь, а штатив в другом месте. Тебе все улыбаются, но когда надо оттолкнуть и прибежать первым, все толкают.
— Вы уже седьмой раз в Канне. Впечатления не притупились?
— Я уже второй год приезжаю не как журналист, а как генеральный продюсер ОРТ. И не на фестиваль собственно, а на кинорынок. Это достаточно рутинная работа. Нервная. Переживания из-за того, кто перебьет пакет фильмов, который ты хочешь купить, сколько конкуренты могут дать. Надо у кого-то узнать, сколько они предлагают. Крысиные бега.
Я вижу, как идет чужой праздник, а я бегаю вокруг. Но люди, которые занимаются рынком, которые торгуют и покупают, знают, что они — реальные двигатели этого праздника. Без рынка никакого фестиваля не будет, и парад амбиций не состоится. Реально все создано рынком.
И это правда, вроде бы все должно быть так, но слишком уж часто участники рынка друг другу это говорят. Может быть, спасая свою психику и свои амбиции. Да и вообще: контракты, сделки, продажи, покупки — все как будто по-настоящему, но на утро встреч лучше не назначать — у всех голова болит. От игры в приемы и серьезные люди не отказываются.
— Значит, даже деловой человек, знающий устройство фестивальной машины, все понимающий про кукловодов и ритуалы, тоже не защищен от каннских страстей, тоже втягивается в парад амбиций?
— Я как-то прочитал, что Роман Полянский в конце 50-х совсем молодым еще приехал из Польши на один день. У него не было денег на гостиницу, только на поезд. Он приехал утром, уехал вечером. И поклялся, что когда-нибудь будет тут полноправным игроком.
Действительно, на Каннский фестиваль подсаживаешься, как на наркотик. Тебе кажется, что если ты пропускаешь его, ты не садишься в поезд. Поезд проезжает мимо тебя. И есть ощущение, что если ты здесь, если ты внутри — ты в порядке. Каннский фестиваль — во многом констатация успеха, он дает сознание, что все идет правильно. И здесь собрались лучшие, главные. Очень психологически там все точно выверено. Это такие костры тщеславия.
--------------------------------------------------------
Канн-97. Награды
Уникальный приз "Пальма пальм", учрежденный по случаю 50-летия фестиваля, присужден Ингмару Бергману.
Юбилейный приз отдан режиссеру из Египта Юсефу Шахину.
"Золотые пальмовые ветви" вручены фильмам "Угорь" японского режиссера Шохея Имануры и "Вкус черешни" иранского режиссера Аббаса Кьяростами.
"Гран-При" присужден фильму "Светлые последствия" канадского режиссера Атома Эгояна.
Приз за режиссуру — режиссеру из Гонконга Вон Кар-Ваю за фильм "Счастливы вместе".
Лучшим актером признан Шон Пенн в фильме Ника Кассаветиса "Она такая милая", лучшей актрисой — Кэти Берк в картине Гэри Олдмана "Ничего через рот".
Картина "Ледяной ураган" (США) Анга Ли получила приз за сценарий, а "Вестерн" (Франция) Мануэля Пуарье — приз жюри. "Золотая камера" (лучший дебют) присуждена японцу Наоми Кавасе за фильм "Сюзаку".