Премьера опера
На Московском Пасхальном фестивале состоялось концертное исполнение оперы Гектора Берлиоза "Троянцы". Одну из самых грандиозных французских опер под управлением Валерия Гергиева исполняли оркестр, хор и солисты Мариинского театра (в конце прошлого года представившего сценическую постановку "Троянцев"). Слушал СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
Многочасовое музыкальное событие в очередной раз демонстрировало ряд фирменных черт гергиевских больших концертных проектов: это была уверенная победа над колоссальнейшим оперным опусом, но дававшаяся не всегда легкой ценой. Хотя партитура "Троянцев" прекрасно освоена и оркестром, и солистами (все пели наизусть, все с явной старательностью поработали над труднодающимся нашим певцам французским произношением), на протяжении первых актов исполнение никак не могло отделаться от неровности и неотлаженности. Скорее не в техническом плане, а в смысле наполненности, выделки, логической и эмоциональной выверенности каждого из стремительно наплывавших друг на друга бурных эпизодов. Мнимое завершение осады Трои, ликование троянского народа, втаскивающего в город злополучного коня, пророчества Кассандры, смерть Лаокоона где-то за сценой, тень Гектора, сурово возвещающего Энею его будущие приключения, бегство Энея, самоубийство троянок во главе с Кассандрой и гибель Илиона — из этих событий, торжественно и многословно обрисованных музыкой Берлиоза, далеко не везде на деле ощущались эпическое дыхание и драматическая напряженность, звенящая как громыхнувшее в деревянной утробе троянского коня греческое оружие.
Где-то с партитурой оркестр и певцы обходились с силой, но без подъема, и тщательно сработанные берлиозовские панно звучали величественно, однако утомляюще-формально, словно бесконечная череда массивно вылепленных драпировок на античном рельефе. А где-то (и это в первую очередь касается симфонических эпизодов) оркестр будто бы по случайному вдохновению собирался, увлекался, моментально наращивал объемность и разящую проникновенность звучания — и в музыке проступало что-то властно подлинное, неумолимое, потрясающе образное, почти как сами прекрасные гекзаметры "Энеиды", первоисточника "Троянцев": "Огнями эфир, соучастник союза, / Вспыхнул, и воплями нимф огласились окрестные горы". Вокальная картина тоже выглядела не совсем равномерной: небольшие партии троянской элиты, оказавшейся по объему материала на вторых ролях, оказались очень разными по достоинству исполнения, и если меццо Екатерина Губанова в главной для двух первых актов партии Кассандры выступила уверенно и крепко, то певший Энея тенор Сергей Семишкур смущал глухим звучанием и надсадными верхами, очевидно, вследствие нездоровья, о котором объявили публике в середине концерта.
"Карфагенская" часть (действия с третьего по пятое) в целом показалась более удачной. Довольно статичный третий акт — устроенное царицей Дидоной (меццо-сопрано Екатерина Семенчук) для карфагенян празднество, переходящее в прибытие Энея и его команды,— вполне адекватно и ярко прозвучал в предложенном Валерием Гергиевым прочтении: как не очень содержательная, но пышная кантата с хорами (самоотверженный труд хора Мариинского театра на протяжении всей оперы вообще стоил самых лестных оценок). К тому же и Сергей Семишкур к этому времени несколько распелся, и Оксана Шилова в совсем скромной партии Энеева сына Аскания продемонстрировала тем не менее одну из самых обаятельных и красивых работ всего концерта. Четвертый акт, самый безмятежный и самый мирный по своему настроению (медовый месяц Дидоны и Энея — его, по сути, единственное содержание), исполнили в самый раз — деликатно, чувственно, с трепетной лирикой, которая тем более необычно слушалась после агрессивного зачина оперы.
Все это, как выяснилось, была только передышка, пауза перед ударом, прибереженным напоследок. После третьего и четвертого актов, исполнявшихся во втором отделении, публика заметно поредела — время шло к 11 вечера. Ушедшим на самом деле остается только посочувствовать, поскольку именно на финальный акт пришлась, пожалуй, эмоциональная вершина оперы. Без Екатерины Семенчук, певшей Дидону, об успехе этого исполнения "Троянцев" можно было бы говорить только с некоторыми оговорками. То, как она пела и как она играла в последнем акте, могло бы заставить забыть и про более серьезный набор оговорок. Отчаяние, мольбы, стыд, ярость и бессильные предсмертные проклятия своей героини госпожа Семенчук транслировала в зал с мощью исключительной певицы и большой актрисы, уверенно затмевая прощавшихся с Дидоной Анну (Злата Булычева), Нарбала (Юрий Воробьев) и даже самого сбегающего из Карфагена Энея. Хотел этого Берлиоз или нет, но "Троянцы" в результате выглядели оперой не о бесприютных троянцах и о фатуме Энея, а о двух женщинах, одной троянке и одной карфагенянке, перед человеческими чувствами которых отступало на второй план все плетение историко-мифологических обстоятельств.