Фестиваль музыка
В Москве открылся Девятый Пасхальный фестиваль Валерия Гергиева. Первый транш состоял из нескольких часов музыки и важных заявлений, которые были выслушаны ЕКАТЕРИНОЙ БИРЮКОВОЙ.
Московских открытий у нынешнего фестиваля было два, оба в Большом зале консерватории. Одно вечернее, торжественное, с речами, манифестно выстроенной программой из русских композиторов и прямой трансляцией на телеканале "Культура". Другое дневное, поскромнее, с Мессой Баха, Хором шведского радио и Мариинским оркестром, но без Гергиева.
Зато в промежутке между концертами Гергиев успел дать пресс-конференцию, небольшую, но емкую. Из нее стало понятно, кто больше всего волнует маэстро (а стало быть, должно волновать и нас, потому что его интуиции стоит доверять) в нынешней большой российской музыкальной политике. Это два имени — Владимир Кехман и Михаил Плетнев. Один — невероятно активный, амбициозный и, похоже, успешный руководитель Михайловского театра, другой — большой музыкант, серьезно обиженный на то, что его Российский национальный оркестр опять обошли с президентским грантом. Как выразился Гергиев, сейчас "время Кехмана пришло, а время Плетнева..." При этом он дал понять, что Плетнева будет поддерживать, и посоветовал ему ради помощи РНО вернуться на сцену и в качестве пианиста.
Это важное заявление обрамляли две программы, демонстрирующие разносторонность пасхальной репертуарной политики. Высокая месса Баха — одно из главных сочинений в истории человечества, к тому же очень подходящей в данном случае тематики. Правда, в наше время она требует от исполнителей особых стилистических умений. Соединение профильного Хора шведского радио с симфоническими и вокальными силами Мариинки, очевидно, должно было продемонстрировать, что и владение барочным стилем для гергиевской труппы не вопрос.
Под управлением шведского дирижера Фредерика Мальмберга оркестр, действительно, вел себя вполне грамотно, шикуя non vibrato струнных и максимально аккуратными соло духовых. Но задействованные в исполнении мариинские солисты (Ольга Кондина, Ирина Матаева, Злата Булычева, Дмитрий Воропаев, Юрий Воробьев) своей оперной основательностью все же досадно выпадали из этой ровной невесомости. Каждая ария или дуэт — будничное возвращение на землю.
Вечерняя программа представляла продуманную подборку русской гергиевской музыки. Русский классик, но не Чайковский — Римский-Корсаков. Советский герой, но страдалец — Шостакович. Наш, уехавший, которого мы все еще плохо знаем,— Стравинский. Наш, уехавший, но не совсем потерянный — Щедрин.
Последний присутствовал в зале и вместе с легендарной супругой Майей Плисецкой получил самую горячую порцию оваций за и впрямь эффектную, когда-то для Чикагского оркестра написанную вещицу — "Старинную музыку российских провинциальных цирков". Как водится у Гергиева, дополнительный шарм этому исполнению сообщала непродолжительность отпущенного на него репетиционного времени.
Римский-Корсаков почти уже традиционно для пасхального открытия был представлен симфонической увертюрой "Светлый праздник", каждый раз в исполнении Гергиева поражающей почти неуместным языческим напором. Шостакович в этом году ответственен за военную тему (фестиваль посвящен 65-летию Победы). На открытии была исполнена его самая беспроблемная и удачливая Первая симфония, в которой, впрочем, в исполнении мариинцев нашлись почти малеровские краски в медленной части и знак вопроса с многоточием в конце.
Но это все ожидаемые вещи. А отдельным, почти новаторским спецпроектом в программе выглядело исполнение непопулярного Каприччио для фортепиано Стравинского. За роялем сидел самый популярный российский пианист Денис Мацуев, который ассоциируется исключительно с золотым фортепианным репертуаром из концертов Чайковского и Рахманинова. До Москвы Гергиев с Мацуевым играли этого Стравинского только в Нью-Йорке.
Это практически неизвестное у нас сочинение было написано в 1929 году и представляет неоклассического, а точнее — необарочного Стравинского с квазицитатами, аллюзиями и остроумными стилевыми перекличками. Подступиться к нему как бы с другой стороны — не от игры ума, а от игры мускулов — оказалось неожиданным, но свежим и дельным решением. В исполнении Мацуева не было вроде бы необходимой для Стравинского "закавыченности", но были интерес, точность и, конечно, фирменный, почти джазовый драйв, который, кстати, тоже не противоречит Стравинскому 20-х годов.