Язык разобщения

Рассказы о майоре Пронине, написанные Акутагавой,— такое впечатление производит фильм Ежи Кавалеровича, гибрид, возможный лишь в межеумочную эпоху. "Тень" вышла в мае 1956 года: в марте в Москве умер страшный генсек Болеслав Берут, буквально убитый докладом Хрущева о культе личности, но до рабочих бунтов и падения цензуры еще месяц, до "Канала" Анджея Вайды — год. Соцреализм и шпиономания уже не в моде, но их никто не отменял, а польская школа еще не родилась. За год снято шесть фильмов — никто не знает, на каком языке говорить.

Три новеллы, из которых выстроена "Тень", написаны на трех разных языках — Кавалерович явно был впечатлен "Расемоном" (1950) Акиры Куросавы. И что удивительно, по мере развития действия язык становится все архаичнее: фильм словно снят задом наперед. Да и в прологе сталкиваются в лоб две эстетики, уходящая и грядущая. Образцово счастливая юная пара, мчавшая куда-то на автомобиле вдоль железнодорожных путей, видит, как из скорого поезда то ли прыгает, то ли падает и разбивается человек. Идиллия разлетается вдребезги. Ладно еще, что у погибшего нет документов, у него нет лица, он — тень. Патологоанатом Кнышын (Зигмунт Кенстович), вытирая руки, затеет со следователем разговор о тайнах, которым суждено остаться неразгаданными, и, словно персонаж Луиса Бунюэля, ни с того ни с сего предлагающий рассказать свой сон, вспоминает: вот и со мной в 1943-м был случай.

Его рассказ — первая новелла — снят в жесткой манере "правды подполья". Подпольщики — доктор, пацан и старик почтальон — идут не столько на задание, сколько на дело. В манере "Черной кошки" потрошат кубышку немки-спекулянтки. Отнюдь не рисковое дело оборачивается бойней, перестрелкой с загадочной троицей, ворвавшейся в дом. Четверо убитых, один искалеченный враг бежал. Гестапо? Нет, не гестапо. Кто же? Такие же подпольщики, по невероятному стечению обстоятельств пришедшие грабить одну из тысяч спекулянток одновременно с "коллегами". И те и другие — коммунисты: некоммунистическое сопротивление, яростная гражданская война между антифашистами разных окрасов еще табу, бойцы Армии Крайовой (АК) еще не реабилитированы. Но Кавалерович показывает бой между "своими", зрители не могли не понять эту метафору братоубийства, их не мог не потрясти финальный вопль Кнышына: "Вот этими руками я убивал поляков!"

Другую загадку припомнит капитан Карбовский (Адольф Хроницкий): вторая новелла о секретаре райкома, оборотне Ясичке (Эмиль Каревич), предвещает барокко "Пепла и алмаза" (1958) Вайды. "Тень" осталась бы в истории даже благодаря ее зачину. Кресты на фоне неба, бездонный овраг и похоронная процессия под кинжальным огнем бандитской засады: солдаты отстреливаются, укрывшись за брошенными на землю гробами, которые дырявят пули, снова и снова убивая мертвых. Но будут еще и гора трупов, освещенная заревом горящего завода, и отрубленная рука крестьянина, и страшная пляска Ясички, имитирующего агонию сожженного заживо начальника милиции, и не менее страшная элегантность Малютки, командира АК, командующего своими головорезами так, словно и не в лесном схроне он, а на варшавском приеме. По сравнению с первыми двумя новеллами третья — падение в сталинскую архаику: скользкие диверсанты, рабочий, втянутый в их злодейства. Тень обретает лицо и имя, это уже лишнее, разгадка — дань времени, подвешенному между прошлым и будущим. Но главное Кавалерович сделал: именно "Тень" открывает великую эпоху польской школы.

"Тень (Кто он?)" (Cien, 1956)

"Веселый конгресс" Эрик Чарелл (Der Kongress tanzt, 1931)

Последняя суперпостановка Веймарской Германии — кинодебют и без того знаменитого Эрика Чарелла (1895-1974). В 1920-х имя этого венгерского еврея, режиссера и импресарио ревю и оперетт гремело по миру, потом, в эмиграции, он покорит Бродвей. Беззаботность комедии о Венском конгрессе (1815), саммите победителей Наполеона, кажется зловещей: через семь лет Европу будут, как в Вене, перекраивать в Мюнхене. А пока обаяшка Александр I (Вилли Фрич) обжимается в кабачках с егозой перчаточницей Кристель (Лилиан Харви), благо на приемах его подменяет ражий двойник Уральский, который в свободное от работы царем время немножко шьет, напевая песню, в которой при желании можно узнать "Дубинушку". Свет любуется русским балетом в дягилевском духе, канцлер Меттерних (Конрадт Фейдт), завтракая в постели в полдень, подслушивает разговоры сановников при помощи хитрых трубок, спрятанных в стенах, а поселяне, поселянки, бюргеры и солдаты пускаются в пляс, подпевая проезжающей мимо них Кристель: что-то слишком этот проезд напоминает пролог "Веселых ребят" (1933) Григория Александрова.

"Пьянь" Барбе Шредер (Barfly, 1987)

Единственный фильм, для которого оригинальный сценарий написал Чарльз Буковски. Написал — и не прогадал. Режиссер Барбе Шредер, коллекционирующий на экране монстров, экстравагантности и неодолимые страсти, оказался под стать "Хэнку": когда продюсеры хотели было заморозить фильм, он убедительно пригрозил им отрезать себе палец электропилой. Близок Буковски он оказался и по духу. Тот писал, казалось бы, сугубую чернуху, но от самых мрачных его новелл остается светлое ощущение: они пронизаны радостью жизни, любовью и уважением к ней. Шредер эту интонацию уловил. Алкаш Генри Чинаски (Микки Рурк), альтер эго писателя, крутит любовь с неотвратимо спивающейся, неверной, но прекрасно увядающей Вандой (Фэй Дануэй), дерется на пари и пытается пристроить свои рукописи. Но от любви богатой и юной издательницы Тулли (Алиса Крайг) сбежит в привычный липкий кабак, сказав при этом что-то вроде "Не могу жить в золотой клетке". На бумаге эта фраза кажется чудовищно патетичной, но — надо же — в устах Рурка звучит столь же естественно, как какое-нибудь "fuck yourself".

"Серенада трех сердец" Эрнст Любич (Design For Living, 1933)

Наверное, лучший фильм великого Эрнста Любича. В мире нет другой такой комедии, столь смешной и столь страшной одновременно. Не говоря уже о том, что Любич, заставив сценариста Бена Хекта переписать модную пьесу Ноэля Коуарда так, что от нее осталась одна реплика, в пуританском 1933 году снял фильм о любви втроем. Именно о "Серенаде" наверняка думал Франсуа Трюффо, снимая смелый даже для своего времени фильм "Жюль и Джим" (1961). Гильда (Мириам Хопкинс) влюблена и в нищего писателя Тома (Фредерик Марч), и в нищего художника Джорджа (Гари Купер). Они селятся коммуной, построенной на принципе no sex. Но no sex — это хуже свального греха: любить двух мужчин одновременно очень просто, но любовь не позволяет совершить выбор, делая счастье несбыточным. Несмотря на блеск диалогов, гэги, побеги и возвращения Гильды, действие обречено двигаться по замкнутому кругу: светское остроумие скрывает тягостную печаль о бренности бытия, невозможности не то что хеппи-энда, но любого "энда", кроме неминуемой, но еще очень не скорой смерти.

"Как хорошо жить" Рене Клеман (Che gioia vivere, 1961)

Странная, однако, авантюра этот фильм: рациональный и патетичный француз Рене Клеман вдруг решился на комедию по-итальянски. Да еще комедию о фашизме, не менее опереточном, чем противостоящий ему анархизм. Да еще комедию с Аленом Делоном в главной роли — это, кажется, единственная комедия в его биографии. Получилось то, что и должно было получиться,— имитация. Два закадычных кореша — дембели Улисс (Делон) и Туридду (Джанпьеро Литтера) попадают на удочку чернорубашечников: в нищей Италии 1922 года только они могут подкинуть деньжат и обрядить в красивую униформу, которая, правда, еще в дефиците. Чтобы заслужить вожделенную черную рубашку, Улисс внедряется в анархистское подполье, где его принимают за великого и ужасного бомбиста Кампосанте. Прекрасные глазки потомственной анархистки Франки (полька Барбара Лясс) перевербуют Улисса. Кульминационная сцена с Выставкой мира, буквально нашпигованной бомбами анархистов, действительно очень забавна, только вот смеяться от души как-то не дает судьба реальных анархистов, сложивших головы в обреченной схватке с фашизмом.