Интервью рок
"Вежливый отказ", одна из наиболее самобытных отечественных рок-групп, которой всегда было тесно в рамках рока, записала первый за восемь лет альбом. Он называется "Гуси-лебеди" и будет представлен 9 апреля в клубе Ikra. Долгие годы главное занятие в жизни лидера "Вежливого отказа" РОМАНА СУСЛОВА — разведение лошадей. Он живет в деревне и даже успел поруководить колхозом. Во время одной из редких вылазок музыканта в Москву БОРИС БАРАБАНОВ поговорил с ним о новой странице в жизни группы.
— Слушатель мог с самого начала проследить рождение новых песен, вы стали исполнять их на концертах еще тогда, когда вместо текстов были наборы несвязных звуков. Не слишком ли широко вы открыли двери в свою кухню?
— Для меня это вполне естественно. Все равно каждое выступление — это какая-то новая форма редуцированной идеи. Меняется энергетическая насыщенность этой идеи, меняется суть того, что происходит. Необходимость разгадывать ребусы, которые заключены в словах, уменьшает количество воздуха. Песня должна быть легче. В следующем альбоме слов, может быть, не будет вообще.
— В списке песен альбома есть "Блюз", "Не блюз", "Мурка", "Марш", "Лед Зеппелин". Обычно музыканты надписывают таким образом наброски, демоверсии композиций, а потом уже придумывают настоящие названия.
— А мы оставили так. Хотя иногда возникают более жесткие смысловые очертания, тогда названия пьес меняются.
— Песня "Страдания" вызывает ассоциации с Леонидом Федоровым из "Аукцыона": звукоподражание плюс очень русский саунд лишенной конкретики речи. Вы чувствуете, что идете сходными тропами?
— Нас с "Аукцыоном" всегда пытались поставить в четкую параллель, и это справедливо. Здорово, что хотя бы два человека в этой стране дуют в одну дудку. Что касается национальных черт — мы с Федоровым оба русские люди. Но могу сказать, что первенство в этих наших общих начинаниях принадлежит, слава богу, нам, Москве. И в использовании бестекстовых вещей, и в том, что есть отдельные "читаемые" слова, задающие направление в этом малопрослушиваемом базаре. Вообще, в извечном противостоянии Москвы и Питера Москва всегда была более оформленной. Это всегда был более читаемый, стилистически завершенный материал. У Питера это была, как правило, достаточно грязная помойка, за исключением, может быть, АВИА.
— Вы по-прежнему мало слушаете современную музыку?
— Я испорчен критиком, который внутри меня. Мне не нужна постоянная подпитка новой музыкой. Я действительно не могу воспринимать музыку душой. Она для меня есть некий продукт, который я должен анализировать. Чаще всего слушаю альбомы, "протыкивая" треки, мне этого достаточно, чтобы составить мнение. Не помню, когда в последний раз что-то прослушал целиком, до конца. А в деревне мне вообще не до музыки. Даже в интернете — только деловая переписка. И в Москве я тоже стараюсь ничего не видеть и ничего не слышать. А потом, я влюбчивый человек. Понравится какая-нибудь тема, засядет в голове, избавиться будет тяжело. Я предпочитаю извлекать идеи для музыки, наблюдая за природой, за людьми.
— Как обстоят дела в вашем коневодческом хозяйстве?
— Я был вынужден уйти из этого хозяйства, потому что развелся с женой. Сейчас собираюсь открыть небольшой конный клуб: прокат лошадей с гостиницей. Надеюсь, что ко мне перейдут мои старые клиенты, которые любили со мной ездить. А езжу я авантюрно, много и увлекательно.
— Для вашей клиентуры имеет значение тот факт, что вы еще и известный музыкант?
— Это другая публика. Разве что для некоторых. Разведение лошадей для меня уже не бизнес, а какая-то дурь, потому что вложения отбиваются редко, а затраты большие. Никакого финансового удовлетворения там нет вообще. Есть только радость от того, что ты взял нужных родителей, запланировал нужное качество и получил лошадь, которую задумал получить. Потом вырастил лошадь, а продать реально не можешь. В нашей стране с лошадьми все то же, что и с независимой, я бы даже сказал, хорошей музыкой. Музыка как лошадь — продать ее сложно.
— Кого вы больше любите — людей или лошадей?
— К сожалению, наверное, лошадей. Хотя в последнее время мое отношение к роду человеческому стало какое-то более теплое и открытое. Раньше я был более мрачный и замкнутый. Сейчас я по-прежнему нелюдимый, но менее мрачный.
— У всех, кто играет в "Вежливом отказе", есть еще какие-то параллельные занятия. А если бы их не было, группа могла бы их прокормить?
— Думаю, что нет. У меня у самого в жизни не было периода, когда я мог бы сказать: "Я музыкант, это мой основной род занятий". Нет контекста, в котором "Вежливый отказ" мог бы здесь существовать. На Западе независимая музыка худо-бедно сводит концы с концами, для нее существует определенная ниша. Это обширный круг музыкантов и довольно приличная аудитория. Здесь же ничего этого нет. Хочется, чтобы было больше концертов, пока я еще не совсем дряхл. Наверное, регулярная гастрольная жизнь могла бы поддерживать наше существование. Но у нас нет директора. Мы вообще очень ленивы. Наверное, можно было застолбить себе какие-то места на Западе, когда в перестройку все стали выезжать, или сейчас, когда нас приглашали в США. К тому же я уже привык к жизни в деревне. Там все экономно, нет необходимости тратить такие огромные деньги, как в Москве. Сейчас альбом выпустим, и опять уеду домой.