Концерт вокал
В Большом зале консерватории прошел концерт Анны Нетребко. В сопровождении пианистки Елены Башкировой знаменитая певица исполняла не оперную классику, а романсы Римского-Корсакова и Чайковского. Нарочито скромный по формату проект тем не менее показался СЕРГЕЮ ХОДНЕВУ едва ли не самым удачным из московских концертов госпожи Нетребко за последнее время.
Сам по себе камерный масштаб для московских выступлений певицы, строго говоря, не совсем новинка: лет семь тому назад, когда Анна Нетребко только-только входила в роль всесветной оперной знаменитости, она как-то раз пела на "Декабрьских вечерах". Но ее теперешняя романсовая программа была изначально рассчитана на большие залы — она уже пела эту музыку под фортепианный аккомпанемент Даниэля Баренбойма прошлым летом на Зальцбургском фестивале. Теперь вот выступила и в России с супругой маэстро Баренбойма Еленой Башкировой, дальше поедет с той же программой в Европу, а новый ее DVD, который вот-вот должен выйти, тоже с романсами,— это запись того, летнего концерта.
Как выяснилось, теперь камерная вокальная лирика звучит у нее совершенно иначе, чем прежде, когда она для пущей красоты нет-нет да и пела в концертах романс-другой в оркестровой аранжировке. Да и скромность ее не оставляла в этот раз того впечатления натянутости, какое запомнилось после еще одного ее репертуарного эксперимента — выступления со Stabat Mater Перголези. Больше всего нравилась именно органичность, с которой ей удалось в этот вечер отказаться от позерства, от "примадоннистости", от повадок заигрывающей с публикой чаровницы. Наконец (назовем вещи своими именами), от безвкусицы и явной халтуры, которую в шумном и мишурном гала-концерте еще можно как-то припрятать, а здесь, с камерным репертуаром, никуда не денешься. Вроде бы все при ней — обаяние, артистизм, химия контакта с залом, но только работало это по-другому, убедительнее и человечески, и, самое главное, художественно.
В первом отделении — одиннадцать романсов Римского-Корсакова, во втором — девять романсов Чайковского; самое занятное, что интереснее оказался в итоге именно Римский-Корсаков, хотя, казалось бы, из Чайковского были выбраны вещи иногда заведомо эффектные и ударные — "Забыть так скоро", например, или "Ночи безумные". Может быть, именно за счет неожиданности трактовок. Подчас бывало так, что вроде бы не ахти какой глубины вещь, почти проходная, а вот у Анны Нетребко фраза так изысканно выстраивается, так точно и со значением отмерены паузы, и вот уже кажется, что это не романс "Прости! Не помни день паденья" на стихи Некрасова, а какие-нибудь "Wesendonk-Lieder" Вагнера. Все очень рассудительно, но мягко, на полутонах, не злоупотребляя открытым звучанием сопрановых верхов. От нее привыкли ждать на сцене правды открытого чувства — а она сделала самой главной и самой красивой частью первого отделения группку "восточных" романсов ("Песня Зулейки", "Пленившись розой, соловей", "В царство розы и вина"), деликатно подчеркнув своим исполнением, что там именно изящная условность, а никакое не клокотание чувств. Ее привыкли себе представлять сияющей, беззаботной и своими работами транслирующей эту самую положительную беззаботность — а здесь столько почтения к меланхолии. Когда во втором отделении дошло до "Колыбельной" Чайковского ("Спи, дитя мое, усни"), публика навострила уши: а ну как артистка нам расскажет в романсе о собственном материнском чувстве. Так нет же, и здесь всерьез щемящая грусть при отстраненной ясности музыкальной работы.
Конечно, однообразия, и эмоционального в том числе, не было, да и уровень качества все-таки не был однообразно высок. А в аккомпанементе Елены Башкировой многое явно было хорошо задумано и прочувствовано, но зато крайне неровно реализовано. Но все же еще никогда Анна Нетребко — секс-символ мировой оперы, дама с глянцевых обложек и из рекламных роликов и прочая, и прочая — не показывала в Москве такой содержательной, внимательной и вместе с тем проникновенной работы. Когда мы раньше говорили про нее, что она прекрасная артистка, мы имели в виду ее сценичность, броский актерский талант, персональное обаяние и sex-appeal; теперь можно иметь в виду и то, что она может быть артисткой интересной, нелинейной и глубокой.
Нам пристало такое мероприятие называть "вечер русского романса"; немцы бы назвали (точнее, называли и назовут, учитывая график выступлений певицы) это "Liederabend", и тут намечается занятная, не просто языковая, но и смысловая разница. Скажешь "лидерабенд" — и вспоминаются, естественно, "Lieder" (то есть песни) немецких романтиков и тянущийся за этим репертуаром благородный шлейф утонченной вокальной культуры. Скажешь "вечер романса" — и почему-то представляется нечто ну совсем беспородное. О том, что русской вокальной лирике пора бы и вернуть ее аристократические позиции, что она этого достойна, давно говорили многие оперные певцы старшего поколения, но стоящих инициатив в этом направлении что-то не было видно. И вот инициатива объявилась — оттуда, откуда, пожалуй, и не ждали.