Васса Желтизнова

В МХТ — премьера по пьесе Максима Горького "Васса Железнова": режиссер Лев Эренбург окончательно оправдал судовладелицу Вассу перед судом истории.

Андрей Архангельский

Такой веселой, живой "Вассы Железновой" еще, кажется, не было на русской сцене: тут и там слышен хохот, переходящий в истерику; брат Вассы, Прохор, вообще не разговаривает, а рычит. Отовсюду шаловливые визги, а также жаркие шепоты "выходи за меня замуж". Все в доме судовладелицы Железновой, как ни странно, пронизано духом сексуальности. Во второй части будет еще утомительно-долгая сцена купания и бегания в одних сорочках на морозе и распаренное соитие прямо на столах. Подобная трактовка сильно удивит тех, кто привык воспринимать пьесу Горького лишь как рассказ о темном царстве мещанства.

Между тем обладатель "Золотой Маски", худрук петербуржского НДТ (Небольшой драматический театр) режиссер Лев Эренбург известен своим вниманием к физиологии и вольным обращением с классикой. Но тут режиссер впервые работает с московскими актерами: натурализм Эренбурга в соединении с демократичностью МХТ дает удивительный плод. В перерыве между актами (театральными) актер, играющий мужа Железновой, говорит в телекамеру: "90 процентов тех, кто ходит в театр — не театралы. Они в театре новички. Кто-то их них слышал фамилию Горького, но "Вассы Железновой" точно не читал. Мы играем именно для таких — чтобы привлечь к этому материалу". Все остальное в этом спектакле тоже, по-видимому, рассчитано на новичка, не читавшего ни одного из двух вариантов горьковской пьесы.

Первый вариант Горький написал в 1910 году: Васса Железнова там была трагический персонаж, ударница капиталистического труда, которая вынуждена идти на преступление, подлог, подлость ради того, чтобы сохранить бизнес и передать его детям. Но передать его, как выясняется, некому: природа на детях капиталистов отдыхает. Тема вырождения богатых фамилий была развита Горьким в романе "Дело Артамоновых"; здесь же все короче, мельче — но и выпуклее. Тем удивительнее, что к столетию пьесы МХТ ставит второй вариант "Вассы", 1935 года, который Горький отредактировал по законам им же введенного соцреализма. Здесь Вассе противостоит не менее железная революционерка по имени Рашель, жена сына судовладелицы: она в решающем поединке дает прикурить духу накопительства и стяжательства.

Рашель сильно испортила пьесу — даже советские критики отмечали ее картонность, она словно не говорит, а цитирует словарь молодого коммуниста. Казалось бы, и ну ее в качель, эту Рашель, и надо ставить первый, "взаправдашний" вариант пьесы, но Эренбург все же решил взять за основу советскую версию пьесы, поскольку, по словам режиссера, она "драматургически сочнее"; с деревянностью же Рашель Эренбург обещал "справиться".

Для этого режиссер применяет прием, уже много раз использованный для деидеологизации советского материала. Он просто снимает конфликт между духом капитала и революционным духом. Нет больше пламенной революционерки, готовой даже ребенком пожертвовать во имя революции (так у Горького),— есть какая-то жалкая, несчастная и запутавшаяся женщина, "еврейская мама", которая то заливисто хохочет, то впадает в раж. Робкой попытки Рашель начать ключевой монолог — про "ваш мир с балалайками, гитарами, жирной пищей..." — Васса (Марина Голуб), кажется, даже и не слышит, а только просит: налей мне, налей коньячку...

В нынешней трактовке Васса Железнова — стопроцентно народная и почти праведная (несмотря на то, что отравила мужа) героиня: все пережившая, все повидавшая, мужем битая, но крепко стоящая на ногах и дело свое знающая. Легко было предположить, что Железнову оправдают в наше время, но нельзя было предположить, что оправдают с такой силой.

Вероятно, это лучшая театральная роль Марины Голуб, чей трагический дар тут раскрылся в полную силу. Что удивительно, в голосе и жестах у нее — ни капли патетики. Голуб создает современный тип — не китчевый, клишированный, а-ля успешная бизнесвумен, но именно реалистический, "за всех российских баб", женщины за 50 (у Горького героине "42 года, выглядит моложе"). Малообразованной, но обладающей потрясающим чутьем, чуждой любых абстракций, носительницы своеобразной "русской правды". Которая живет по принципу "не согрешишь — не проживешь" и грешит с твердым убеждением, что ради счастья детей — все можно. Сегодня, однако, такая мораль в глазах общества даже еще более легитимна, чем 100 лет назад.

Горький считал Вассу представительницей затхлой купеческой морали, символом краха русского капитализма. Например, для Вассы дать взятку полиции, суду, "сунуть им всем" есть нечто глубоко нормальное, неотъемлемая часть бизнеса. Она именно воплощенное лицемерие общества, торжество мещанского приятия жизни "как она есть", принципа "с волками жить — по-волчьи договариваться". Но когда Васса отвечает Рашель — что ваша революция, мол, смех один, одни кривляния,— психологически она сегодня смотрится даже сильнее, чем когда бы то ни было.

"Весь революционный пафос пьесы мне хотелось свести до минимума, хотя убрать его совсем нельзя",— говорит режиссер. Но что вместо этого? Перевод социального конфликта в сексуальный. Прохор лезет к Рашель; сын члена окружного суда — к дочери Вассы, шофер Копейкин вообще лезет ко всему живому женского пола (включая Вассу). Прохор говорит Рашель: "Пойдем, я тебе коллекцию своих замков покажу... И еще один замок, такого ты точно не видела..." Последняя фраза, естественно, дописана к горьковскому тексту, и таких гэгов, шуток много рассыпано по спектаклю — видимо, в расчете на тех самых "новичков" в театре, чтобы они не заскучали на диалогах про Думу и революцию. Это, по-видимому, кратчайший путь к сердцу новых зрителей, воспитанных на закадровом смехе ситкомов: подсыпать в классику щепоть похабщинки, чтобы жизнь йодом не казалась.

Для снятия революционного пафоса режиссер решился еще на один смелый ход: в первом варианте пьесы после смерти Вассы ее душеприказчица ворует деньги из стола покойницы. В нашем спектакле эта роль отводится... правильно, революционерке Рашель. Это она целует покойницу в лоб, а затем снимает с шеи золотую цепочку ("Сперла!" — ахает кто-то в задних рядах). И бросается к секретеру, и там вяло перебирает какие-то бумаги — словно режиссер так и не решился окончательно сделать ее воровкой. Такой печальный финал бывшей "железной Рашель" символичен: вот цена всем вашим революциям, словно бы слышим мы голос покойницы Вассы. Говорила я вам — не верьте никому, все лгуны, все пройдохи. Я-то хоть не строила из себя святую. В результате мученический конец Вассы окончательно ее оправдывает в глазах публики. Таким образом, обе героини Горького, Васса и Рашель, совершили удивительный исторический кульбит, поменявшись местами: почему-то кажется, что зрителей это вполне устроит.