Тяп-ляп-стайл

Жюри Притцкеровской премии, которую называют архитектурной Нобелевкой, объявило имена лауреатов 2010 года. Ими стали японские архитекторы Кадзуо Сэдзима и Рюэ Нисидзава, основатели бюро SANAA. Так как их работы резко отличаются от того, что было принято премировать раньше, можно говорить о смене архитектурной моды.

ГРИГОРИЙ РЕВЗИН

Притцкеровскую премию вручают с 1979 года, она основана семьей Притцкер, владельцами сети отелей Hyatt. Она задумывалась как архитектурная Нобелевка и по процедуре выдвижения кандидатов (любая организация имеет право на выдвижение), и по сумме — $100 тыс., и по вложениям в ее пиар. Однако премию делают в первую очередь имена награжденных. Здесь следует сказать, что авторитет Притцкеровской премии определяется почти безупречным выбором лауреатов. Выбор притцкеровского жюри много точнее жюри нобелевского, где часто встречаются совсем загадочные фигуры. За 30 лет лауреатами премии стали Филип Джонсон, едва ли не самый известный американский архитектор за всю историю США, Йон Мин Пей, строитель пирамиды Лувра, Оскар Нимейер, живая легенда архитектуры ХХ века, Фрэнк Гери, строитель Музея Гуггенхайма в Бильбао, Ричард Роджерс и Ренцо Пьяно, построившие Центр Помпиду в Париже, Норман Фостер и Заха Хадид, которых в России представлять не надо, Жак Херцог и Пьер де Мерон, построившие галерею Тейт в Лондоне, Йорн Утсон, строитель Сиднейской оперы,— мировые звезды первой величины. Сложился и своеобразный стандарт Притцкера. Чтобы получить эту премию, желательно иметь безусловное профессиональное признание, создавать архитектуру, которая бросается в глаза и ни на что не похожа, и построить чудо света, ставшее визитной карточкой приличной страны (фостеровский виадук Мийо украшает купюру в €500, Сиднейская опера стала символом Австралии, музей в Бильбао превратился в смутный объект желания президентов и губернаторов десятков стран, желающих прославиться).

На этом фоне здания Кадзуо Сэдзима и Рюэ Нисидзава смотрятся несколько странно.

Мне лично самой характерной их работой представляется школа менеджмента и дизайна Zollverein в немецком Эссене. Она в бывшей промзоне, на окраине, у железной дороги. Это бетонный куб со стороной 38 м. Тридцать восемь на тридцать восемь на тридцать восемь. На стенах хорошо видны следы неровных швов от бетонных плит, из которых она сложена. Главная фишка — окна. Они разных форм и размеров, не то чтобы совсем кривые, но и не вполне прямоугольные, и они не совпадают с этажами. На некоторых этажах по три окна одно над другим, а на некоторых — одно. Непонятно, сколько этажей в здании (в реальности — четыре), окна пляшут, как им вздумается. В общем, это такое здание, которое, кажется, сложили хозспособом гастарбайтеры для котельной, а потом прорубили в нем окна, причем рубили изнутри и как бог на душу положит. Некоторая неискушенность свойственна этой архитектуре, как будто тут вообще не было архитектора, а строили безымянные подрядчики.

Это почти манифест, и такой степени неискушенности в других постройках им достичь не удалось. Но они стараются. Их самая знаменитая на сегодняшний день работа — Новый музей современного искусства в Нью-Йорке. Она представляет собой шесть положенных друг на друга параллелепипедов, несколько различных форм, но таких, как будто одинаковых подобрать не удалось, а хотелось. Они выпирают в разные стороны, а вместе получилась как бы башенка. Окон нет, декора нет, просто разные кубики, криво положенные один на другой. По замыслу авторов "здание должно быть никаким, чтобы не отвлекать внимание от того, что оно содержит в себе". Не то чтобы совсем не отвлекает (все же как-то чудно получилось), но действительно, глядя на него, хочется поскорее увидеть, что же у него внутри, что как-то объяснило бы такое решение.

Я бы сказал, что у них какая-то непритцкеровская архитектура. Архитектура непритцкеровская, а заказчики как раз очень притцкеровские. Музей современного искусства в Нью-Йорке — это ведь своего рода головной офис корпорации современного искусства вообще. Законодатель и мозговой центр. А они еще и филиалы делали. Музей современного искусства XXI века Канадзава в Исикаве в Японии — такой как бы стеклянный круглый блин, и в него вставлены несколько параллелепипедов, как будто архитектор хотел построить совсем правильное круглое здание, но что-то не рассчиталось, и несколько прямоугольных объемов выперло наружу. "Стеклянный павильон" музея Толедо в штате Огайо — тут практически то же самое, только здание прямоугольное, и в него как раз все влезло. Театр и культурный центр De Kunstlinie в Альмере, пригороде Амстердама,— это три разных стеклянных куба, поставленные рядом друг с другом. В общем, они дружат с современным искусством, но не только с ним. В Токио они построили здание Christian Dior, и это даже довольно приличный дом, прямоугольный, только все этажи у него разные по высоте, причем в беспорядке — то большой, то маленький, и еще фасад из прозрачного пластика. А в Лозанне, в Политехническом университете, у них учебный корпус, который спонсируется Rolex,— тоже имиджевая для фирмы постройка, и тоже неказистая.

То есть правильные заказчики — музеи современного искусства и модные бренды. А архитектура совсем не брендовая. И вот глядишь на нее, и понимаешь: а это и есть новая мода. Вообще-то архитектура так развивается, что постоянно что-то берет из современного искусства. Это для нее главный источник форм и идей, и так продолжалось весь ХХ век и до того тоже. А в современном искусстве неискушенность одна из главных тем двух последних десятилетий. На постоянные упреки в том, что их искусство никому не понятно, художники отреагировали массовой депрофессионализацией выразительных средств, они рисуют не сложнее уровня комикса, создают инсталляции из простых повседневных предметов, рассказывают простые истории, как бы постоянно сигнализируя зрителю: я совсем такой же, как ты, ты тоже так можешь.

Но архитектуре раньше было трудно взять такую тему. Все же это сложное дело, требующее больших профессиональных навыков. Трудно построить здание, придумать распределение функций, инженерные системы, управлять бюджетом и при этом так правдиво делать вид, что ты неискушенное дитя. Пожалуй, именно здесь сказывается японское происхождение новых лауреатов — они вносят в эту тему некую созерцательную ноту, которая позволяет растворить простоту приема в медитативном спокойствии. Но дело не в архитекторах, они уже не раз пытались идти в эту сторону, просто не получалось. Гораздо труднее убедить в такой эстетике заказчика. Здание не становится проще и дешевле от того, что его будто бы строили без архитектора, и у людей возникает естественное желание, чтобы их миллионы долларов выглядели как-то поизощреннее, чем котельная в промзоне у железной дороги. Модные бренды остаются самими собой, даже если они принимают эстетику простых вещей, сделанных простыми людьми,— им все равно нужно, чтобы их здания были их рекламой, запоминались и публиковались.

Кризис заставил отказаться от концепции зданий-аттракционов, которые привлекают толпы туристов тем, что выглядят так, как вообще не может быть в нашей физической реальности. Толп туристов больше нет, аттракцион ассоциируется с обществом гиперпотребления, пришедшим к кризису. Элита меняет образец. Сложность и профессиональная изощренность отменены. Фантастические миры хай-тека, гнутые компьютерные пространства, виртуальность наяву — все это больше не в моде. В моде детская непосредственность и неискушенность.