"А. Солнце (имеет пятна)
В. Юпитер (вакантное место)
С. Планета "Кончаловский" (Сатурн)
Планета очень видная... Планета Кончаловский благодаря своей величине, массе, объему и плотности обладает силой притяжения несравненно большей, чем у других планет..." — эти три пункта — начало шуточной "Карты планетной системы "Бубнового валета"", сочиненной художником и острословом Александром Куприным то ли в 1910, то ли в 1913 году. Вроде бы это только начало победного шествия Кончаловского и компании по Москве и до самых до парижских окраин (1910-й — год первой выставки "Бубнового валета"), но характеристика эта уже очень точна. 34-летний художник не претендует ни на место Солнца, ни на вакантное (в первый год "Бубнового валета" вообще-то явно принадлежащее Михаилу Ларионову) место Юпитера. Он согласен быть третьим — но он чрезвычайно влиятелен. Настолько, что самостоятельные "планеты" становятся его "кольцами", настолько, что его ставят председательствовать в судьбоносных для бубнововалетцев диспутах, настолько, что он почти всегда остается над схваткой, и ему это сходит с рук. Здесь не без намека — зять самого уважаемого московскими художественными забияками "старика", Василия Сурикова, московский "француз", привезший из Европы обрусевший сезаннизм самого чистого толка, рослый, надменный, барственный, работающий с производительностью небольшого печатного станка, Петр Кончаловский уже тогда был в глазах своих друзей звездой первой величины. 50 лет того, что в советское время любили называть творческой деятельностью, эту звездность не погасили: он никогда, ни при каких властях и "измах" не сходил с небосклона отечественной живописи, а в последние годы был отмечен еще и на звездной карте самых дорогих русских художников.
Выставка в Русском музее (а с начала сентября — в Третьяковской галерее) тому подтверждение. Она не юбилейная, не претендующая на полноту большой музейной ретроспективы, но готовая рассказать о вроде бы исследованном вдоль и поперек герое десятков крупных монографических экспозиций нечто новое. Новое обещано по двум направлениям. Во-первых, на выставке будут представлены редкие и малоизвестные произведения из частных коллекций (подлинность гарантируется одним из организаторов выставки — недавно созданным наследниками художника Фондом Петра Кончаловского). Во-вторых, выставка ориентирована на ранний период, годы "Бубнового валета", а значит, на годы особого гогенизма, сезаннизма и вангогства Кончаловского и вместе с ним значительной части русских живописцев.
«Поднос и овощи», 1910 год
По большому счету Петр Кончаловский не был лидером. Он был человеком с особым нюхом на важных для его жизни людей и с бешеной страстью к живописи и живописности. Благодаря кругу общения своего отца, издателя и переводчика, он был знаком с главными игроками на московской художественной сцене конца века, от Репина до Врубеля. Коровин посоветовал ему учиться в Париже. Серов просил для него отсрочки от армии. Суриков стал его тестем, спутником в поездках и главным советчиком. Влияние последнего трудно переоценить — Суриков был первым живописцем русского искусства и именно в этом качестве почитался, как никто другой.
Большим живописцем хотел стать и Кончаловский. Ничто так не волновало приехавшего в Париж русского провинциала, как фантастические живописные эскапады французов. Вопреки общепринятому мнению, его покоряет далеко не только Сезанн — Гоген, Ван Гог, чуть позже Матисс принимаются им как целые живописные миры. Окончательная победа Сезанна на русской художественной сцене в лице Кончаловского и его собратьев по "Бубновому валету" состоится чуть позже, в 1915-м, когда придет время размежевываться с куда более радикально настроенными Ларионовым, Гончаровой, не говоря уже о Малевиче, Татлине и Бурлюках.
Русский сезаннизм для отечественного искусства окажется своеобразной охранной грамотой на пути наступления левых. Безусловно, это был взлет русской живописи, которому весь русский ХХ век многим обязан. Однако это был совершенно особый путь: яростно воспринятые французские модели в Москве стали сначала пощечиной общественному вкусу, а потом, наоборот, признаком чуть ли не консерватизма. Петр Кончаловский не изменит сезаннизму никогда. 1910-е останутся для него непревзойденными, но и в заморозивших все и вся 1930-х, и в военных 1940-х он будет писать с оглядкой на уроки экс-ан-прованского гения. Советский извод сезаннизма пришелся ко двору — с этой точки зрения биография Кончаловского идеальна: Сталинская премия, народный художник РСФСР, академик, квартиры, дачи, командировки. Советский барин, патриарх одного из самых номенклатурных кланов в советской культуре. И автор сотен полотен, художник, способный превратить все его окружающее в гениальный натюрморт.
"Петр Кончаловский. К эволюции русского авангарда". Государственный Русский музей, корпус Бенуа, c 27 марта по 15 июля