Зимняя форма надежды

вне игры с Андреем Колесниковым

В воскресенье в Ванкувере торжественно закрылась Олимпиада. Специальному корреспонденту "Ъ", который принял в ней участие наряду со спортсменами и функционерами, за презентацию Сочи — города, где пройдут следующие зимние Игры,— стыдно не стало. Может быть, потому, что он готовился к худшему.

Первыми на улицу олимпийской деревни в организованном порядке вышли итальянские спортсмены. Американцы оказались последними. За час до этого они проиграли олимпийский хоккейный турнир канадцам и страдали по этому поводу — флаги, которыми было завешено каждое окно на их этажах, исчезли, как и снайперы, выстраивавшиеся на крыше перед церемонией открытия, как будто они тоже собрались в ней участвовать. Казалось, американцам стало сразу на все наплевать. Чего, конечно, не скажешь о канадцах. Лица многочисленных волонтеров олимпийской деревни светились тихим неземным счастьем.

И это неземное счастье отличалось от того буйного, которое царило в этот момент вне олимпийской деревни: в Ванкувере наслаждались победой яростно и бескомпромиссно.

Я был в зале хоккейного дворца, когда Кросби забил "золотую" шайбу. До этого он в пяти матчах не забил ни одной, но неужели кто-нибудь когда-нибудь теперь вспомнит об этом? Будут помнить только один его гол. И правильно будут делать. Сидевшие передо мной на трибуне канадские конькобежки ревнули от счастья так дружно и таким неудержимым потоком слез, как будто они репетировали это всю последнюю неделю.

А теперь я увидел их в олимпийской деревне. Здесь чуть ли не у всех канадцев глаза были еще на мокром месте. Как же мало и как же много людям для счастья надо.

Российская делегация собиралась на церемонию закрытия медленно и печально. Многие спортсмены уже давно уехали. Среди русских девушек заметнее всех была японка Юко Кавагути. Потом появилась команда керлингисток, и стало полегче, в основном Юко Кавагути.

Я встретил олимпийского чемпиона лыжника Никиту Крюкова, который признался, что выезд на церемонию из Уистлера, где проходили соревнования на снегу, вообще не поощрялся — он вместе с приятелем уехал оттуда зайцем, на автобусе с канадскими спортсменами. Возможно, тренеры опасались, что Никита Крюков не успеет вернуться к двум часам ночи, когда надо будет улетать в Москву. Некоторые основания для таких сомнений, может, и правда были.

На таких церемониях принято особо пристальное внимание обращать на форму спортсменов. Так вот на закрытии всех интересовали в этом смысле американцы, одетые в кепи, свитера, как будто только что снятые с моделей с подиума в Милане (причем с девушек), и горные ботинки с гольфами. У американцев были хорошие шансы выменять любой из этих предметов 1:2 у любого другого спортсмена — такие обмены на закрытии, может быть, самая существенная часть церемонии, хотя и самая неформальная, не предусмотренная никаким протоколом.

Мы стояли, как и на церемонии открытия, в подтрибунном коридоре, и света в конце тоннеля не было видно. Печальный и раздражающий опыт открытия, когда мы прождали в этом коридоре больше полутора часов, не научил организаторов умению замечать собственные ошибки. Теперь здесь предстояло томиться по крайней мере столько же.

Наша делегация стояла в затылок делегации Японии. Я заметил среди японцев женщину явно не японского разреза глаз. Потом она подошла к кому-то из русских и о чем-то спросила.

Оказалось, она русская, тренер по фигурному катанию, работает в Японии, серебряный призер ванкуверских Игр — ее фигуристка.

— Я Жанна... Жаннет...— представилась она.— Фолле. Это фамилия мужа. Мы живем в Германии. Хотя я гражданка Австрии.

Было интересно, какая еще страна в мире ей не чужая.

— Россия? — переспросила она.— Я там редко бываю. По-моему, это единственная страна, где мне нужна виза.

Я спросил, знакома ли она с Юко Кавагути.

— Конечно! — кивнула Жанна, или, вернее, Жаннет.— Мы все друг с другом знакомы. У нас очень маленький мир. Красивая у нас форма? Вы знаете, что эти наши белые куртки сделаны из какой-то удивительной ткани? Мягкие, как шерсть, и не мокнут.

— И не пачкаются,— добавил я.

— И не пачкаются, да! — обрадовалась она.

— А хотите, мы вас переоденем — и к своим, в российскую делегацию? — спросил я.— С нами пройдете по стадиону.

— Не знаю,— задумалась она,— хочу ли. Лучше давайте полдороги с японцами, а полдороги — с русскими.

— Так не бывает,— сказал я.— А еще немного с австрийцами и немцами, да? Не выйдет. Тут люди одну страну представляют.

— Тогда я с японцами,— сделала она свой окончательный выбор в жизни.

Тут к японцам подбежала Юко Кавагути. Они окружили ее и защебетали о своем, японском (вернее, на своем). Японцы ласково обнимали ее, и она таяла от этого. Они жадно фотографировались с ней. Ее любят в Японии. Я не уверен, что у нас так любили бы русскую, которая приняла бы японское гражданство. Перебежчицей была бы.

Одна японка примерно ее роста предложила Юко поменяться формами (в переносном смысле) еще до начала церемонии. Она с возмущением отказалась. Ей говорили, что она же сможет получить такую же.

— А если нет?! — переспросила Юко по-японски и перевела мне по-русски.— А если я до Сочи уже ничего не получу?!

Я увидел, как один из наших уже торгуется с американцем насчет его горных ботинок. Разговор был небезнадежным: американец всерьез приглядывался к русским кроссовкам. Но все-таки ему не хватило того же, чего его соотечественникам не хватило в хоккейном финале с канадцами,— духу.

— А почему вас так мало? — спросила меня Жанна.— У вас же одних хоккеистов столько?

— Ни один не пришел,— сообщил я ей.

— Не может быть! — ахнула она.— А у нас в очередь на эту церемонию записывались! И не всем аккредитационных карточек на парад хватило.

— Нет,— сказал я,— наши хоккеисты как решили на людях не появляться после проигрыша, так и не появляются. Такие уж эти парни: сказано — сделано.

Тем временем обстановка в подтрибунном коридоре накалялась — уже во всех смыслах. Дышать было нечем, думать — не о чем. Присутствие духа не теряли, впрочем, японцы, к которым подошли китайцы. Я удивился, что они тоже начали предлагать японцам меняться куртками. Те объяснили им, что на их японских куртках национальная символика их страны и в чужие руки ни одна попасть не должна.

А Юко Кавагути попросила найти ей синего Чебурашку. Ей смогли найти только белого и красного.

— Я эти цвета не очень люблю,— вздохнула она, и я припомнил, что белый и красный — цвета японского флага.

Церемония уже начиналась, в российской делегации не хватало знаменосца Ивана Скобрева, которого организаторы увели на инструктаж. Иван волновался перед церемонией. Он недоумевал, как держать флаг, как высоко его надо нести. За несколько минут до выхода из олимпийской деревни он, поняв, что у него еще есть несколько минут, уже не в первый раз за этот день принял душ.

Когда его, как и еще 81 знаменосца, изолировали в отдельном зале, провели инструктаж и попросили подождать, все дисциплинированно сели на стулья, а Ваня нашел ширмочку, укрылся за ней, улегся на голый пол и начал играть в айфоне в какую-то аркаду. Как и перед любым стартом, волнение вдруг покинуло его.

Первый успех в приобретении иностранных сувениров был зафиксирован у российских спортсменов. Один из них купил официальный значок швейцарской национальной команды у швейцарского тренера за $100 и утверждал теперь, что он стоит минимум $200 (японцы не отдали бы, уверен, за 1000 — и не иен).

Наконец началось движение. Перед самым выходом на стадион я спросил у главы Олимпийского комитета России Леонида Тягачева, на которого все эти дни пытались хотя бы одним глазком посмотреть не только журналисты, но и спортсмены, что же произошло, по его мнению, с нашей сборной на этих Играх.

— А у всех по-разному,— отвечал он, рассеянно оглядываясь по сторонам (мы уже шли по стадиону и уже скинули куртки, под которыми были хоккейные свитера с символикой "Сочи-2014" — идея появилась минут за пять до нашего появления на стадионе.— А. К.).— Я, конечно, расстроенный хожу. Поговорю с каким-нибудь тренером — и еще больше расстраиваюсь. Но у всех по-разному, повторяю, причины. У Альберта Демченко не получилось после смерти грузинского спортсмена на санях. У одного бобслеиста, на которого рассчитывали, управление бобом отказало. Лыжники 45 километров сегодня лидерами были...

— Но важно же, какими они пришли,— сказал я.

— Да, это имеет значение,— согласился Леонид Тягачев.— Ну, в общем, не получилось. Конькобежки женскую проблему не могли решить позавчера, хотя можно же за пять минут замену сделать...

Я понял, что спортсмены сами во всем виноваты. Ну еще кое в чем — их тренеры. Ну еще иногда — механики.

А вот у канадцев никто ни в чем не был виноват. 14 золотых медалей. Они как будто сделали эту церемонию для собственного наслаждения. И наслаждались. Да и мы тоже. И вы — если видели.

За презентацию Сочи на этой церемонии не было стыдно. В какой-то момент я подумал, что попал на церемонию открытия сочинских Игр. Гимн исполнял хор Владимира Минина, причем беспощадно все четыре куплета с припевами (канадцы позволили себе два куплета собственного гимна). То есть стадион стоял минут шесть под наш гимн (и кому-то наш чудесный южный город не полюбился сразу и навсегда уже только этим, и я видел, как сидящие за нами чехи фыркали, глядя на мелькающие кадры с гривастыми русскими тройками, неизбежными балеринами, фигуристами (которые не выиграли на этой Олимпиаде ни одной золотой медали) и космонавтами. Было такое впечатление, что Олимпиада будет опять в Советском Союзе: использовали все имевшиеся в его распоряжении символы. Но никуда не денутся: мы заставим их любить нас!

При этом, повторяю, было не стыдно — может быть, потому, что я постоянно думал про то, что все могло оказаться гораздо хуже.

Могли бы ведь и кубанский казачий хор выпустить.

Когда концерт закончился, спортсмены вышли на поле — и началась дискотека.

На свою российскую зимнюю куртку я выменял американскую (парень расстался с ней без особого сожаления и все сомневался, не мала ли она мне будет).

А на хоккейный свитер с символикой "Сочи-2014", на синтетическую майку с длинными рукавами,— роскошный шерстяной кардиган грубой ручной вязки, знаменитую парадную форму канадской сборной.

Причем канадец стащил его с себя не задумываясь ни секунды, увидев мой свитер.

Что, конечно, вселяет хоть какую-то надежду.