В вашингтонской Национальной галерее открылась большая монографическая выставка великого голландского художника XVII века Яна Стена.
Один из крупнейших немецких теоретиков искусства ХIХ века сказал, что, если бы Стен жил в XVI столетии, его гений был бы равен гению Микеланджело. Столь высокое мнение держалось довольно долго: на протяжении двух веков после смерти Ян Стен считался живописцем, лучше всего воплотившем в своих произведениях самые характерные черты голландского духа. Его картины ценились так же, как живопись Рембрандта, и часто суммы, выплачиваемые любителями за небольшие полотна Стена, были даже солиднее.
В начале XX века к нему начали относиться немного холоднее. Свое место в истории искусства Ян Стен, несомненно, занял, но его живопись воспринималась как простой и хороший рассказ о голландском быте, как блистательное пособие для интересующихся историей. Выставка в вашингтонской Национальной галерее в очередной раз показывает, что в конце столетия происходит новая переоценка всего, что было уценено в начале века.
Несмотря на проснувшуюся сейчас страсть к переосмыслению догм эпохи модерна, часто приводящую к тому, что самыми свежими оказываются мнения прошлого века, никто сегодня, даже самый страстный постмодернист, не осмелится сравнить Яна Стена с Микеланджело. Парадоксальное сопоставление, нынче, конечно же, немыслимое, обозначает ту бездну, что разделяет два столетия. Блистательное мастерство, в чем бы оно не проявлялось, ценилось прежде гораздо больше, чем свободный полет духа. Это отнюдь не значит, что никто раньше не воздавал должное грандиозности замысла, предпочитая обыкновенную тщательность исполнения. Но полет духа мог потрясти лишь в том случае, если гений полностью овладел основами профессии — художника или портного, не так уж важно. В ХIХ веке именно так проявлялся великий позитивный дух западной культуры, столь ценящей работу и ремесло. С этой точки зрения сравнение Микеланджело с Яном Стеном во многом было комплиментом первому, что для нас кажется еще более парадоксальным.
Работы Стена отличаются идеальной сделанностью каждой мельчайшей детали, тщательно выписанной, что долгое время считалось одним из самых главных его достоинств. Яна Стена провозгласили наиболее голландским из всех так называемых малых голландцев, получивших свое прозвище не только из-за формата работ, но и из-за скрупулезной внимательности к подробностям быта. Неловкие комплименты, расточаемые критиками и ценителями именно этим качествам живописи Стена, привели к тому, что впоследствии его стали обвинять в натурализме.
Это обвинение совершенно несправедливо — Яна Стена ни в коем случае нельзя назвать фотографом голландской действительности, хотя многие и воспринимали его именно так. На самом деле Стен еще в меньшей степени фиксировал окружающий мир, чем его гениальный современник Ян Вермер Делфтский. В своих картинах он создавал образ Голландии, имеющий весьма косвенное отношение к географии.
Именно благодаря тому, что образный мир Яна Стена был столь индивидуален, его живопись стала своего рода путеводителем по голландской жизни. Она определила Голландию не в меньшей степени, чем Голландия ее, и в нидерландских лицах, нидерландских интерьерах и нидерландском характере последующие поколения стали искать характерные черты, запечатленные его кистью: под влиянием его картин сложился определенный образ того, что можно и должно называть голландским.
Характерно, что герой романа Гюисманса "Наоборот" едет в Голландию, чтобы там найти добродушную грубость, безыскусное веселье и неуклюжий разгул, прельщавшие этого пресыщенного эстета в картинах Стена, но уезжает оттуда разочарованным, так как ничего подобного не обнаруживает. Интересно было бы описать переживания интеллектуала, поехавшего на Таити, чтобы увидеть Ноа-Ноа Гогена, и затем разочарованно сетовавшего бы на то, что, оказывается, там нет синих деревьев. Это было бы воспринято как анекдот, однако от Стена считалось вполне допустимым ожидать буквальных соответствий картины с путеводителем.
Персонажи Яна Стена, веселые и жизнерадостные гуляки, представляют определенный образ голландца, хорошо знакомый русскому со времен Петра I. Однако если бы все искусство Стена исчерпывалось прелестно неуклюжим разгулом, то на него не обратил бы внимания Гюисманс, вроде бы ценивший его живопись только за это.
В знаменитой эрмитажной картине "Гуляки", считающейся автопортретом художника со своей женой, изображен конец такой пирушки — женщина беспомощно заснула, а мужчина, прямо глядя на зрителя, продолжает веселиться из последних сил. Эта исчерпанность веселья очевидна и герою, и зрителю. Если пристальней вглядеться в "Гуляк", то за неприхотливыми радостями явно различимы усталость и меланхолия, так что этот гимн голландским радостям бытия вдруг оказывается тонким размышлением на тему Vanitas — бренности всего земного. В конце жизни Ян Стен почти забыл свои любимые жанровые сюжеты и стал писать библейские истории: ему было очевидно тесно в той пресловутой действительности, с которой потом его навеки связали.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ