День незнаний

// Вне игры...

...с Андреем Колесниковым

Специальный корреспондент "Ъ" встретился с Александром Овечкиным перед игрой сборных России и Канады в столовой в Олимпийской деревне. Еще никто не знал, что произойдет в четвертьфинале. Хотя временами, во время разговора, мне казалось: он знает. Иногда я просто не мог отделаться от этого ощущения.

Это был полдень, и он полдничал. Сходил за подносом, на котором стояла тарелка с мюсли и лежали четыре ватрушки с джемом.

— Нужно ли столько ватрушек? — поинтересовался я.

— Это хоть есть можно,— ответил он.

Выглядел он очень свежо. Этим радовал. Таким он и нужен нам был перед игрой с канадцами, в которой состоял весь смысл этой Олимпиады — по крайней мере для канадцев.

Только все-таки как-то странно он себя вел. Не то что он думал о чем-то постороннем. Он, мне кажется, вообще ни о чем не думал. Он смотрел сквозь меня, и не уверен, что замечал. Он как будто на другой планете был.

Накануне он приходил в "Русский дом", и это был совершенно другой человек. С ним еще за полгода, как я понял, договорились четыре американские телекомпании об интервью на Олимпиаде, и он решил отделаться от всех сразу, и теперь разговаривал сразу со всеми. Это заняло у него больше часа.

Наблюдать за ним было интересно. Кроме людей с профессиональными камерами, этого человека в его жизни постоянно сопровождают десятки людей с непрофессиональными камерами: фото-, видео-... Он Бог в Америке и Канаде (по крайней мере до этого четвертьфинала), и как он стал им? Как он заставил так яростно любить себя такое количество капризных, в общем, людей, которым, мягко говоря, есть из кого выбирать? Чем он их взял? Брал ли он их вообще?

В общем, были к нему вопросы.

Тогда, поговорив с журналистами, он пришел в "Боско-спейс", пил чай. Там мы с ним и договорились насчет этого разговора в столовой.

В "Боско-спейс" он вспомнил, как накануне сходил на хоккей Канада--США. Вместе с приятелем они зашли в местный профсоюз НХЛ, и там им дали два билета на игру. Они пришли, поняли, что места их под самой крышей, но это их не смутило. Он, неузнанный, сел на свое место. Ну кто из нормальных, вменяемых людей, а таких, как ни странно, много среди канадских болельщиков, мог себе представить, что Овечкин будет сидеть рядом с тобой на трибуне в предпоследнем ряду и смотреть чужой хоккей? Его только на площадке можно легко представить. Там он кажется доступней всего. И при этом только там он самый бесчеловечный человек (вспомнить игру с Чехией — и лично Ягра).

Игра Канада--США начиналась, но тут пришел еще один болельщик, которому, чтобы рассесться, нужна была по крайней мере пара мест, и сказал, что это его места. Ну, Овечкин с приятелем встали и ушли.

— Куда? — спросил я.— На другие места?

— Да нет, в Олимпийскую деревню,— пожал он плечами.

То есть обиделся. Ну, может, расстроился.

— Слушайте,— спросил я его, когда он очень быстро и, я бы сказал, профессионально съел все свои ватрушки, и сквозь них глядя тоже, как и сквозь меня,— за что вас так любят? Понятно, что не вы должны отвечать на этот вопрос. Но вы же знаете, за что. За игру — да. Но есть же еще что-то, кроме этого, за что Северная Америка способна так обожать русского.

По-моему, он смутился:

— В принципе, здесь да, любят. Но просто как человека. Приехал человек из другой страны, показывает, что он нормальный человек, старается, играет, вот и полюбили.

— Для вас здесь дом родной уже?

— Нет,— он покачал головой,— дом родной — это там, где я родился и вырос. А сюда я приехал играть в хоккей. Играю я тут.

— А могли бы вернуться и играть на родине? Какая разница, где раздавать автографы? Ягр вообще в Омск уехал.

— Я думаю, он уехал туда только потому, что не было хороших предложений из НХЛ. Поэтому он туда уехал. Вот и все.

Овечкин вообще-то жестко высказывался по отношению к Яромиру Ягру. Самое жесткое высказывание на его счет увидели все на площадке, когда Чехия играла с Россией. Казалось, это был не просто силовой прием. Казалось, это не Ягр перевернулся в воздухе после того силового приема, а мир перевернулся.

--Почему нет хороших предложений? Тоже ведь великий,— сказал я только ради слова "тоже".

Он правильно на него среагировал:

— Ну да. Но это вопрос не ко мне, а к генеральным менеджерам команд.

— Вы с ним знакомы?

— Да. Хороший человек.

— Хорошего человека так не кидают,— сказал я.

— Ну а чего? Это игра. Я ему это сказал: "Это игра". Просто хоккей. Кто-то кого-то ударил. Кто-то упал. Кто-то встал.

— А кто-то и не встал. Позор так летать.

— Почему позор? Рабочий момент,— он неожиданно улыбнулся, и я понял, что момент этот — не такой уж проходной в его биографии. Может, он и не гордится тем, что сделал. Но ему это нравится.

— Какой город в мире лучше всех? — спросил я.

— Москва,— не задумываясь, ответил он.

— Вы уверены? — переспросил я.

--Я знаю почти все его закоулки и переулки. Это мой город. Лучший в мире. Там все мои друзья. Родные.

— Девушки.

— Девушки. Самые красивые.

Он по-прежнему смотрел куда-то мимо меня. И мимо девушек. Может, он смотрел предстоящий хоккей с канадцами, я не знаю. Он рассказывал накануне, что перед игрой старается вообще ничего не слышать и не видеть. Вот он и не видел. Но вопросы все-таки слышал.

— Чем Россия лучше Америки? — спросил я.

— Тем, что там мой дом. Нет никаких других городов, чтобы жить там. Есть такая песня группы "Баста": "Кто-то едет туда за кордон... возвращается потом... потому что Россия — Родина моя..." Вот и все.

— А чем Америка лучше России?

— Для меня Америка — это страна, где я хочу играть в хоккей...

— Зарабатывать деньги...

— Ну, деньги я мог бы и в России зарабатывать. Просто здесь уровень хоккея повыше.

Да, похоже, неудачный денек я выбрал для интервью. Слишком далеко он был по-прежнему. И я даже не подозревал, насколько неудачным станет этот денек.

— Вот и подняли бы. Многие ведь из НХЛ возвращаются.

— По разным причинам возвращаются. У меня таких причин сейчас нет.

— Могли бы на американке жениться?

Он посмотрел на меня с удивлением:

— Нет!

— Почему же?

— Ну если только очень влюблюсь. Но это вряд ли. Нет, нереально.

— А любовь-то зла...

— Ну зла,— согласился он.— Ну встретишь, полюбишь, женишься... А потом-то что с ней делать?

Логика в его словах была.

— Отвезешь в Россию... С мамой познакомишь...— предположил я.

Он думал, и, по-моему, напряженно. Первый раз он внимательно смотрел на меня.

— Вот именно, с мамой,— задумчиво сказал Овечкин.— Не, это не то...

— Если женитесь, то на русской то есть?

— Если женитесь?..— переспросил он.— Это должно произойти. Но пока я не хочу. Как это сказать? Пока не хочу быть... Пока еще не нагулялся, в общем. Понимаешь?

Я понимал.

— А мама ваша что думает по этому поводу?

Я знал, что у него очень нежные отношения с мамой.

— У нее спросите по этому поводу,— пожал он плечами.

— Я бы и рад...

— Она на эту тему мне ничего не говорит, не советует. Она говорит: "Саша, эти решения ты должен сам принимать".

— Мама не приехала сюда?

— Она в Москве, смотрит, переживает... И отец тоже. Брат приехал со мной.

Тут к нам подошли две канадские официантки и предложили какие-то энергетические коктейли. Мы сидели в стороне от остальных, вокруг нас не было никого, и они, по-моему, подошли, только чтобы убедиться, что это и правда Овечкин. Убедились, и когда он отказался, хихикнули и отбежали. Теперь будут рассказывать, что разговаривали с Овечкиным. Как и я. И для них, в отличие от меня, неважно, как закончился этот день для русского хоккея и для Овечкина тоже.

— А почему мама не приехала? Это же, если не ошибаюсь, одно из самых серьезных событий в вашей жизни.

— У нее тоже дела... С бабушкой побыть надо...

— Бабушка тоже болельщица?

— Конечно! — засмеялся он.— Поздние матчи, правда, не смотрит, в основном повторы...

— А вы смотрите повторы?

— Я вообще стараюсь хоккей не смотреть. Хоккея и так много в жизни. Футбол с удовольствием смотрю.

Я вспомнил его рассказ про поход на Канаду--США. Все-таки есть хоккей, который он хотел посмотреть.

— Канада--Германия не смотрели тоже?

— Нет. Зачем? Смотреть матч, результат которого известен заранее?

— А в чудеса не верите?

— Нет.

— А в Бога?

— Конечно. Я верующий человек. В Америке в церковь ходим.

— А здесь?

— А я не знаю, есть здесь церковь или нет.

— Есть,— сказал я.— Прямо в Олимпийской деревне. И православная тоже. И католическая.

— О, я не знал... В деревне есть?! Тогда сходим обязательно перед игрой. Нам католическая-то не нужна. Что мы, пойдем в католическую и будем ставить свечки за американцев или за канадцев?

— Можно за немцев было поставить...

— Шутка это была бы неудачная.

— Вы нас все время чем-то радуете: то шлем тонируете, то на коньках появилась овечка со звериным оскалом... В Швеции лучшему хоккеисту золотой шлем дают. Хотели бы в золотом шлеме кататься?

— Как-то это не по-русски,— поморщился он.

— А злобная овечка — по-русски?

— Нормальное явление. Это для меня сюрприз был. Ее Егорыч раскрасил, он за форму отвечает у нас. Он сказал, что сделает что-то такое, но точно не сказал, что...

— Мог и настроение испортить?

— Не испортить. Мне понравилось. Только лезвие сломалось. Я его теперь поставлю вместе с кубками своими. Интересное лезвие. А овечки на коньках больше нет.

— А по-моему, есть,— сказал я.

Подошли еще две официантки, на этот раз русские. Овечкин обрадовался им, по-моему. Он и в самом деле к русским девушкам неравнодушен. А к американским равнодушен.

Девушки попросили сфотографироваться. Он немедленно поднялся, я их снял, "мы т-а-а-а-к за вас болеем... а с кем мы будем играть в финале?.." Он смотрел на них поощрительно.

— Русские девчонки,— одобрительно произнес он.

— Я видел, вы ни одного из детей в магазине, куда зашли одежду посмотреть, без автографа не оставили.

— Дети...— сказал он.— Может, они в компьютерные игры, в компьютерный хоккей играют, и мной тоже... Для них это важно...

— Хотите ребенка?

— А кто не хочет? Время не пришло.

Он начал оглядываться, и я понял, что ему надо идти. У меня еще были вопросы, и я торопился успеть задать как можно больше.

— Четвертьфинал Россия--Канада — это справедливо?

— А если бы мы на кого-то другого вышли? Вы подумали бы, что мы должны обыграть их на одном коньке. Малейший казус произошел бы, и вы бы сразу сказали: вот не настроились, пьянствовали, может, перед игрой...

— Для вас справедливость много значит?

— Без справедливости никуда,— сказал он.— Плющенко не выиграл: несправедливо. Он на голову выше всех.

— А что еще важно, кроме справедливости? Что еще для счастья надо?

— Для счастья? — переспросил он.— Чтобы тебя окружали хорошие люди. Не гнилые червяки, а те, кому можно доверять.

— Вокруг вас они есть?

— Разные люди есть. Некоторым, может быть, выгода какая-то важна... Но такие люди тоже, наверное, нужны...

Я понимал, что пора оставить его наедине с ним. Это было в наших общих интересах. В интересах всей России.

— Последний вопрос: про вас говорят, что вы на площадке такой "бэд гай"... Этим дороги. Какой вы на самом деле? Вы про себя же знаете?

— Я про себя ничего не знаю,— качнул он головой.— Вообще ничего.

Мы попрощались, он уже отошел с подносом, потому что в столовой самообслуживание. Но потом обернулся, вдруг с ним же и вернулся и спросил к некоторой тревогой:

— Нормально получилось?

— Разговор? — переспросил я.— Хороший. Не думайте об этом.

Он уже и не думал.

По-моему, он все-таки уже все знал, что произошло.

И не понимал, почему.

... Через час после игры с канадцами наши хоккеисты в полном составе приехали в Русский дом. Они попросили убрать прессу, в полном молчании поужинали и разъехались: кто-то в Олимпийскую деревню, кто-то сразу в аэропорт. Говорить им было не о чем. В Русском доме остался только Александр Овечкин. Он поднялся в "Боско спейс", увидел там Евгения Плющенко и Яну Рудковскую, рассказал им, как шайба попала по мизинцу, как у него защемило нерв и как в первое мгновение он подумал, что ему просто оторвало палец. Он сел пить чай и был так же невозмутим, как и в разговоре со мной перед игрой.

Я же говорю: знал!