Премьера опера
Петербургский Михайловский театр откликнулся на начало года Франции в России постановкой знаменитой оперы Фроманталя Галеви, некогда известной у нас как "Жидовка", потом переименованной в "Дочь кардинала", а теперь вежливо названной "Иудейка". На спектакле, поставленном французским режиссером Арно Бернаром, побывал СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
Впервые исполненная в 1835 году "Иудейка" оказалась одной из популярнейших опер XIX века. Как и некоторые из ее товарок по жанру французской "большой оперы" (grand opera), такие как "Гугеноты" и "Роберт-дьявол" Мейербера, "Иудейка" помногу исполнялась по всему миру вплоть до начала 1930-х годов, когда театры по понятным причинам взяли на себя вольный или вынужденный мораторий на затрагивающиеся в опере темы расовой розни. Только в последние годы этот незаслуженно оттертый общественно-политическими обстоятельствами на обочину шедевр вновь стали ставить в массовом порядке. Михайловский театр к этому ренессансу подключился сравнительно оперативно, что тем более приятно и смело, поскольку в наших условиях даже приличную "Кармен" найти сложно, что уж говорить о более ранней и более раритетной "большой опере".
Концепция Арно Бернара (кстати, предполагавшегося постановщика отмененного "Отелло" Большого театра) излишней оригинальностью не страдает: речь идет о преследованиях евреев, значит, делаем оперу про холокост со всеми вытекающими визуальными деталями — галифе, резиновые дубинки и черные кожаные пальто. По сочетанию эффектности и одновременно поверхностности получилось чем-то похоже на четырехлетней давности постановку еще одной "еврейской" оперы, "Набукко" Верди, в московской "Новой опере". Только у Андрейса Жагарса в качестве символа тоталитарного режима выступала станция метрополитена, а у Арно Бернара и художника Герберта Мурауэра место действия (согласно либретто Эжена Скриба, город Констанц, где в 1414 году заседает вселенский собор католической церкви) — серый неуютного вида зал, неуловимо напоминающий вестибюль главного управления рейхсбезопасности из "Семнадцати мгновений весны". Преобладает черный цвет с вкраплениями красного (нацистские стяги, например) — тоже неоригинально, но тут есть некоторая образная глубина, поскольку главным конфликтом спектакля выглядит нравственное противостояние двух шапочек, черной кипы еврея-ювелира Елеазара и красного цуккетто кардинала де Броньи.
Главная линия у Скриба — любовная: принц Леопольд, жених племянницы императора Евдоксии, влюблен в Рахиль, дочь справедливо озлобленного на весь крещеный мир Елеазара, образ которого наверняка срисован с шекспировского Шейлока. Только обнаружив двуличие возлюбленного, Рахиль оговаривает его, потом выгораживает, и в результате заживо сварить должны ее самое и ее отца. Кардинал де Броньи готов бы им помочь, если только Елеазар скажет ему, где его, кардинала, дочь, потерянная в младенчестве. О том, что Рахиль и есть эта самая дочь, отправляющийся на казнь Елеазар мстительно сообщает кардиналу только тогда, когда уже слишком поздно.
У Арно Бернара лирика отодвинута на второй план, в психологию он вообще старается не вдаваться, компенсируя это броской "картинкой". То евреи справляют Пасху, с необычной для оперной сцены тщательностью совершая положенные обряды, то Евдоксия долго и с наслаждением наряжается перед пышным приемом, то тюрьма показывается в виде военного штаба с машинистками, картой во всю стену и мечущимися адъютантами. И преследуют в спектакле не одного Елеазара — из Констанца с демонстративной жестокостью выдворяют всех евреев. Куда, это становится понятно в финале, когда по мановению Елеазара перед падающим на колени кардиналом открывается зрелище толпы, послушно раздевающейся перед смертью в газовой камере. С одной стороны, досадно, что все сводится к плакатной слезовыжималке, с другой — когда режиссер, увлекаясь, показывает кардинала, отправляющего еврейских малюток в лагеря смерти,— это, как говорят дети, нечестно, мы так не договаривались.
Впрочем, если в постановочном смысле "Иудейка" застревает на довольно среднем по европейским меркам уровне, то музыкальный результат премьерный состав показал очень неплохой. Оркестру, которым дирижировал музыкальный руководитель Михайловского Петер Феранец, партитура Галеви удалась с оттенком какой-то даже привычной сноровистости. Оба европейских тенора, Вальтер Борин (Елеазар) и "лирик" Джанлука Пазолини (Леопольд), в первом акте немного напортачили, но, распевшись, довольно сложные в своих категориях партии исполнили чисто и аккуратно; бас Гарри Питерс (Кардинал) помимо корректного и солидного вокала запомнился еще и внятной актерской игрой. Но особенно хороши были дамы: латиноамериканская сопрано Мария Хосе Сири (Рахиль) и наша Наталия Миронова (Евдоксия), великолепно спевшая трели, гаммы и прочие колоратурные украшения своей большой арии и вообще совершенно не проигрывавшая на фоне заграничных исполнителей франкофонной "большой оперы".