Для многих поколений советских школьников Мартирос Сарьян — художник из учебника. Не из учебника "Родная речь" для младших классов — туда допускались исключительно русские пейзажи, но из учебника для детей постарше, которым вменялось знать и любить свою многонациональную и многоликую родину. Такую родину, как на картинах Сарьяна, было любить легко. Голубые и оранжевые горы, смешные яркие домики, печальные ослики, разлапистые нелепые пальмы, неведомые в стране коричневых дорогущих рыночных гранатов фрукты с тем же названием, но почему-то истошно гранатового цвета.
Конечно, признать за свою страну это буйство красок ни одному ленинградско-московско-сибирскому ребенку и в голову не приходило, но картинки запоминались. Тем более что ничего подобного (читай: французского) на те страницы больше не допускалось. Сарьян один вводил детей в модернистский дискурс, которым на самом-то деле он владел отлично, но никогда не был на передовых позициях. Разрешено ему это было только потому, что он армянин, то есть "свой иностранец". Искусство национальных республик могло жить своей жизнью в СССР, за общность социалистического настоящего и коммунистического будущего ему прощалось иноязычие. Иногда, как в случае с Сарьяном, иноязычие оказывалось вполне себе интернациональным, но на это закрывали глаза.
Проживший долгие 92 года (1880-1972) Мартирос Сергеевич Сарьян был, безусловно, главным армянским художником. Хотя, строго говоря, анкетные данные для этого у него были не очень: родился не в Армении, а в армянской семье, в армянском городе, но на Дону. Учиться поехал не на юг, а на север: в 17 лет поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, где сидел в классах у Коровина и Серова. Впервые на родину предков Сарьян приехал студентом в 1902 году. Три года подряд он ездил на Кавказ и там наконец нашел то, что не смог найти в Москве,— цвет. Таким его увидели на знаменитой выставке "Голубой розы" в Москве в 1907-м, таким его похвалил Серов, таким заметил Щукин и заказал два портрета, таким он стал знаменит. В 1910-м его картины покупает Третьяковская галерея. Серов комментирует: "Давно пора...", правая пресса брюзжит: "Если приобретать гг. Сарьянов, то скоро Третьяковская галерея превратится черт знает во что...", а сам Сарьян признается, что боится своего успеха. И уезжает в Египет, Турцию, Персию — за настоящим Востоком. Путешествия были прерваны войной и армянским геноцидом в Турции. Сарьян бросается в Эчмиадзин на помощь беженцам, живет то в Тифлисе, то в Новой Нахичевани на Дону, и там и там много пишет, создает различные общества армянских художников, основывает Армянский краеведческий музей в Ростове.
«Горы», 1923 год
Собственно в Ереван он переезжает только в 1921 году, и это уже приглашение новой власти: художник организует Государственный музей археологии, этнографии и изобразительного искусства, принимает участие в создании Ереванского художественного училища и Товарищества работников изобразительного искусства, сочиняет герб и флаг новой республики. Далее — по списку: все причитающиеся первому армянскому художнику ордена и звания, почет и уважение. Его именем, именем народного художника СССР, Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Государственной премий открывали в Армении любые двери. Сам он посмеивался, но помогал и ближним и дальним: кому к хорошему врачу в Москву устроиться, а кому и с начальством проблемы уладить. Если смотреть издалека, то вроде и с творчеством все тихо и гладко. Вот только в 1937-м уничтожаются портреты, написанные им для декоративного панно для армянского павильона на Всемирной выставке в Париже (модели репрессированы). Вот только за пять предвоенных лет Сарьян пишет меньше десятка полотен, а за пять лет войны — больше двухсот. Он отказывается делать портрет Сталина, сославшись на то, что пишет исключительно с натуры, а над своей картиной с демонстрацией в Москве, возглавляемой Сталиным, грустно посмеивается: "Я нарисовал там много людей. И сто первым — его".
Самая большая загадка Сарьяна — его бесспорный вроде бы для нас фовизм. Поверить в то, что он не учился в Париже, очень сложно. Но это факт: он и Гогена с Матиссом увидел в Москве только в 1906-м. А уж в Париже пожил и вовсе ближе к своим 50. Его поразительный цвет не ученического, а какого-то парадоксально естественного происхождения. Это просто сам Сарьян. Одним из первых эту естественность отметил Максимилиан Волошин, написавший в 1913 году в "Золотом руне", что вместе с Сарьяном окончился "бездушный ориентализм". Точку в отделении Сарьяна от всех и вся поставил сочинивший предисловие к каталогу Парижской выставки 1928 года именитейший критик Луи Воксель: "Сначала Сарьян нарисовал Армению, а уже потом ее создал Бог".
Государственная Третьяковская галерея на Крымском Валу, с 27 февраля по 28 марта