Выставка гравюра
В залах графики Третьяковской галереи в Лаврушинском переулке открылась выставка гравюры из коллекции великого русского авангардиста Михаила Ларионова "Весь мир — театр...". В закулисье ларионовского театра проникла АННА ТОЛСТОВА.
Из патентованных шедевров мировой печатной графики — разве что "Пятьдесят три станции Токайдо" Утагавы Хиросигэ да "Нищие" Жака Калло. И, конечно, Каллотов же "Вид Новой улицы в Нанси": она запружена толпами ротозеев, поскольку в центре происходит рыцарский турнир, слева движется триумфальная процессия с кентаврами, впряженными в колесницу, на которой красуются герои и плененные ими турки, а справа — кувыркаются акробаты на батуте. Весь мир, кто бы спорил, театр, а потому любое проявление этого карнавала жизни, запечатленное в гравюре — от сценок в веселых кварталах Киото до какой-то барочной погребальной процессии, достойно того, чтобы быть перенесенным на настоящие театральные подмостки.
В 1915 году Михаил Ларионов и Наталья Гончарова покинули Россию, чтобы работать на дягилевские сезоны, и больше не возвращались на родину. В 1989-м все их наследие было передано в Третьяковку: работы, архив, библиотека и необъятная ларионовская коллекция. В ней около 10 тыс. единиц хранения: гравюра России, Европы, Азии и обеих Америк с начала XVI века до середины XX. Могло бы быть еще больше: собирательством Ларионов заболел лет в десять, едва приехав в Москву из Тирасполя и открыв такой золотник, как Сухаревка, но та, первая часть коллекции осталась в России и сгинула после революции. Ларионовский фонд, хранящийся в Третьяковке, это то, что нажито уже в эмиграции и во многом связно с театром.
Первое впечатление — что попадаешь в кунсткамеру, полную всяческих куриозитетов. Вроде гравированной в Германии в XVIII веке плоской марионетки "Точильщик", которая может двигать ручкой с кинжалом и ножкой на педали. Или японских катагами, бумажных трафаретов для нанесения орнаментов на ткани,— из их воздушного кружева, кажется, вышла гончаровская живопись времен ар-деко. Или китайского лубка с людьми-оборотнями, превращающимися в раков, стрекоз, летучих мышей и просто ездящих верхом на зайце. Или портрета голландского художника-чудака Корнелиса Кетеля из Гауды, который, по свидетельству Карела ван Мандера, наловчился писать непосредственно руками, без кистей, а потом и вовсе перешел к живописи ногами,— надо полагать, идеологу "Ослиного хвоста" эта манера была близка.
И в то же время это удивительно целостное в своей эклектичности собрание, составленное антропологом, которому интересно все: костюмы, танцы, жесты, нравы и обычаи, обряды, зрелищная культура во всех ее проявлениях — от уличных фокусников до кастратов в театре Сан-Карло. Большое место здесь занимает лубок, причем не только русский, европейский и японский,— этим в конце XIX и начале XX века увлекались многие. Востоковеды говорят, что раскрашенные ксилографии с поздравлениями и иконки-обереги из Китая и Вьетнама в коллекции Ларионова поистине уникальны.
Кураторы Третьяковки приложили немало усилий, чтобы как-то структурировать все это художественное многообразие. Вот афиши — и дело не ограничивается тулуз-лотрековскими силуэтами танцоров в "Фоли-Бержер" с плаката Жюля Шере. Здесь и французские иллюзионисты, и театр кабуки, и офорт XVIII века, рекламирующий выступление "женщины-каучук", с многообещающими картинками и слоганом "Сможешь увидеть то, во что невозможно поверить". И танцоры камбоджийского короля Нородома Первого: в 1906-м кхмерский королевский балет гастролировал в Париже — так Огюст Роден проехал с труппой до самого Марселя, все зарисовывал движения. Кстати, о танце: балы в Отель де Вилль, вечные соперницы Мария Тальони и Фанни Эльслер, испанская сегедилья, пляска аборигенов Нового Южного Уэльса, ритуальные кружение дервишей. Тут же иллюстрации из руководства по рукопашному бою голландского атлета Николаса Петтера, изданного в Амстердаме в 1674 году: два кавалера в камзолах, обнявшись, как в танго, нещадно мутузят друг друга. Вот безвестные полишинели и бюст знаменитого мима Поля Леграна в окружении десятка созданных им образов Пьеро, вот актеры театра кабуки и отважная дрессировщица мадам Лабарер, кринолин которой едва втиснулся в клетку со львами и медведем. Вот коллекция типов и костюмов: гейши, мавры, янычары и "плантатор с острова Суринам". Вот виды городов, которые при случае можно употребить как театральный задник. Особенно хороша "Большая площадь в Петербурге" работы какого-то европейского фантазера конца XVIII века: к чему-то вроде еще не построенного Казанского собора ведет нечто вроде еще не проложенной улицы Зодчего Росси. Остальные виды Мехико, Кадиса и Лондона отличаются, видимо, той же степенью достоверности. Ну а самое правдоподобное — итальянский комикс XVII века "Описание страны лентяев, где хорошо живет тот, кто не работает".
Невозможно представить, чтобы такую коллекцию собрал кто-нибудь из петербургских эстетов-мирискусников. Нет, они тоже ценили лубки про Анику-воина и укие-э, но до такой всеядности и невзыскательности (Ларионов не брезговал и копеечными фотолитографиями с изданий Ровинского) никогда бы не опустились. И отчасти поэтому ни Александр Бенуа, ни его коллеги так и не попали в авангард русского искусства.