Брить или не брить

"Вампилов. Пьесы" в Александринском театре

Премьера театр

На Малой сцене Александринского театра молодой режиссер Олег Еремин поставил спектакль под лабораторным названием "Вампилов. Пьесы". За попыткой сообщить классике XX века актуальный формат следила ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.

Экспериментальные работы молодых режиссеров Александринка, как и прежде, показывает в историческом здании, на уровне пятого яруса. Предписанная им современная сцена во дворах Фонтанки до сих пор не построена. "Вампилов. Пьесы" — второй спектакль режиссера Олег Еремина, сделанный над уровнем императорской сцены. Он дебютировал здесь постановкой "Муха" по одноименному стихотворению Бродского и "Цокотухе" Чуковского. На этот раз под объединение попали сам Вампилов и его недописанный герой из пьесы "Несравненный Наконечников", найденной на столе драматурга после его смерти.

Когда публику партиями привозят на лифте на Малую сцену, Наконечников уже сидит в зале. Сцена отсечена белым экраном. На него транслируется цитата из "Исповеди начинающего", довольно сатирического вампиловского психологического этюда: "Человек, раз напечатавший где-нибудь рассказ или стихотворение, уже никогда не остановится писать. Это невозможно, так же как невозможно дураку перестать валять дурака". Выхваченные из контекста эти слова действительно могут быть и исповедью писателя, но все же и жалобой графомана. В спектакле они сопровождают историю парикмахера, случайно осознавшего себя драматургом.

Постановка Олега Еремина, начинающаяся как клинический анализ проблем авторства — не в юридическом, а в психологическом, понятно, смысле, в итоге тему не развивает. А как-то исключительно запутывает. Справедливости ради, в спектакле есть и доведенная до фантасмагории нота трагизма и нелепости обыденной жизни. И концентрированный до притчевости быт. Простые и красивые метафоры. К примеру, алхимии творчества: в стеклянных объемах в химическом растворе из пустоты на белых листах бумаги проявляются четкие человеческие портреты.

Но концы с концами в "Вампилове" все же не сходятся. Фигура Автора оказывается нужна режиссеру вовсе не для анализа, а вполне с утилитарной целью — связать одноактовки в единое повествование. В программке спектакль поделен на три части. Первую назвали "Наконечников". На узенькой полоске авансцены в белом клиническом пространстве парикмахерской (сценография Александра Мохова) несколько аутичный парикмахер (Андрей Матюков) чуть не впервые слышит от прячущегося от поклонницы певца, что есть такая, довольно простая, профессия — драматург. И c ходу сочиняет две хорошие (все-таки вампиловские) пьесы. В истории литературы бремя авторства, неожиданно обрушившееся на человека,— это даже нормально. Но для театра интереснее другое, к примеру, а каково жить человеку с таким даром. Конечно, вполне замечателен и врывающийся в стерильную парикмахерскую безумный мир. Особенно хорош явившийся побриться Лохов со складной табуреточкой на шее и бумажным пакетом на голове. Эта роль Виктора Смирнова — отдельная удача, из скопления бытовых, немного грубых деталей актер собирает даже не гротескный, какой-то сюрреалистический образ.

Часть вторая "Дом". Елена Немзер и Семен Сытник играют "Дом окнами в поле" на покачивающемся и хлюпающем в воде помосте. Лежащий на авансцене Наконечников их игрой дирижирует. Деревенский хор за окном оказывается ансамблем недобритых вурдалаков из парикмахерской, этакими лешими в бигуди и мыльной пене. В отличие от вампиловских героев Астафьева и Третьякова в Александринке уже откровенно немолодые, сильно битые жизнью, изнервленные люди. У Третьякова к тому же нет одной руки, что как-то слишком наглядно и совсем не тонко объясняет нерешительность героя.

Часть третья "Роща". "Воронью рощу" играют в черном, беспросветном кубе. Где за крошечным окном-бойницей открывается тьма и надрываются вороны. А на подоконнике упрямо вытягивает из двух граненых стаканов свои хилые перья репчатый лук. В центре сцены — кровать. Под ней груда булыжников. Понятно, Баохин (Аркадий Волгин) здесь не просто выясняет отношения с родственниками, для него в абсолютной безжизненной пустоте пришло время собирать камни. Сцена с Лоховым психологически очень убедительна. Но отличная актерская игра сослужила постановщику — начинавшему свой спектакль вроде бы не о героях, а об авторе — недобрую службу. Тема писательства как дара и болезни из спектакля уходит, театральный герой вытесняется героями драматургическими. Связь автора Наконечникова со "своими" творениями оказывается все же спекулятивной.

Финалов у спектакля, как водится, два. На последних репликах "Рощи" сцена раскрывается на предельную глубину — Наконечников аплодирует героям визави с залом. Но после полного затемнения мы опять возвращаемся к начальным мизансценам. На фоне белого экрана в белой простыне сидит c одной намыленной щекой Лохов. Наконечников бросает клиента и с криком "Я драматург!" и опасной бритвой в руке уходит в литературу. По-хорошему надо было бы и полоснуть. Одним махом и с прошлым порвать, и определить отношения с реальностью.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...