Премьера театр
Частью театральных торжеств, посвященных 150-летию со дня рождения Чехова, стала премьера спектакля "Тарарабумбия", поставленного Дмитрием Крымовым в столичной "Школе драматического искусства". Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Из бессмысленной вроде бы присказки доктора Чебутыкина из "Трех сестер" — "Та-ра-ра-бум-бия, сижу на тумбе я..." — проницательные читатели пьес Чехова давно вычитали нечто очень серьезное, едва ли не отражение бессмысленности всего сущего, равнодушное приятие абсурдности мира. Еще бы, только что убили на дуэли Тузенбаха, сестры Прозоровы в истерике, навсегда уходят военные, а доктор сидит и бормочет чепуху. Дмитрий Крымов расслышал в реплике еще и раскаты военного оркестра, торжественность маршевого шага. Он придумал спектакль-шествие, похожий на страшный сон чеховеда, одновременно мрачную и остроумную фантазию, в которой мир Чехова предстает как бесконечное наваждение, а чествующий Чехова мир как безумный и жестокий карнавал.
В "Манеже", главном зале театра "Школа драматического искусства", зрители сидят по обе стороны от длинного подиума, на котором разыгрывается странное дефиле. В помост вмонтирована движущаяся лента, позволяющая то ускорять движение героев, то неожиданно менять направление движения. Персонажи появляются ненадолго, мелькают, уступают место другим — всего в спектакле задействовано не меньше 70 человек. Зрителю желательно знать пьесы Антона Павловича наизусть, тогда по отдельным репликам можно успеть понять, кто именно появился на сцене до того, как он или она исчезнет.
Собственно говоря, режиссерские опыты с драматургией Чехова как с единым пространством, в котором герои разных пьес вдруг оказываются вместе, не новы. И возможности для неожиданных, часто комических сочетаний поистине не имеют границ. Дмитрию Крымову, однако, интересны как раз не столько персонажи, сколько множественность их интерпретаций. Один из самых остроумных номеров, а "Тарарабумбия" есть не что иное, как составленный из эпизодов спектакль-концерт, это шествие Тригориных с удочками — молодые и старые, толстые и тонкие, грустные и веселые, даже в женском обличье, но в одинаковых костюмах и с неизменной удочкой в руке. Герои Чехова в мире действительно растиражированы уже до невозможности. И юбилейный год сулит нам немалое пополнение в этой армии.
В крымовской "Тарарабумбии" немало запоминающихся эпизодов: повторяющиеся выходы Федотика и Родэ, которые тащат труп Тузенбаха; многочисленные пары Аркадина--Треплев, причем Константины Гавриловичи шествуют с неизменной марлевой повязкой на голове и кровавым пятном от выстрела; проезд двух тесных дачных беседок, в одну из которых замкнуты герои "Чайки", а в другой как раз стреляется Треплев; три сестры, буквально управляющие своим братом — огромной податливой куклой. Наконец, вагон с надписью "Устрицы" и точно выдавленная из него и похожая на змею тонкая кукла, изображающая Чехова. Ее несут над головами сомкнутые друг с другом люди, и их белые одежды становятся экраном, на котором возникают фотографии из чеховских спектаклей разных эпох и их режиссеры — лица людей, сделавших чеховский миф столь невыносимым и прекрасным.
Впрочем, замысел Дмитрия Крымова простирается и за границы произведений Чехова: после его смерти начинается чествование классика, которое длится уже век с лишним. Спектакль "Тарарабумбия" словно задевает и весь прошедший после смерти Чехова век, эти затянувшиеся "веселые похороны". В юбилейном параде по подиуму идут партийные начальники, солисты балета Большого театра, доблестные советские подводники, трудящиеся, иностранные гости и даже персонажи "Гамлета" — привет Чехову от Шекспира, постоянного конкурента за первенство на мировых подмостках. А толпа плохо одетых скорбных людей с чемоданами — не то выселенные хозяева вырубленных вишневых садов, не то обреченные на смерть обитатели гетто: постчеховский век был полон ужасами реальной жизни в той же мере, что и радостями жизни на подмостках.
О многом хотелось сказать Дмитрию Крымову. Кажется, глобальность замысла и, как следствие, многолюдность стали причиной того, что "Тарарабумбия" не производит того эффекта, на который, скорее всего, была рассчитана. Спектакль вышел несколько тяжеловесным, его юмор часто оказывается вымученным, а его эмоциональные тонкости теряются. Замысел потребовал приглашения многих людей, прежде не работавших с господином Крымовым, и чувство художественного заговора единомышленников, столь сильное и ценное в прошлых его спектаклях, здесь потеряно. Например, в "Тарарабумбии" активно задействован нынешний худрук "Школы драматического искусства" Игорь Яцко — артист дивный, но в данном случае чужеродный, а его в спектакле так много, что он едва не разрушает дело, представ грубым и фальшивым комедиантом.
Чехову, не сегодня замечено, глобализация противопоказана. Он словно ускользает от людских самообманов, устает от чужих фантазий, замыкается в себе. В его главных произведениях всегда чувствуешь легкий ветер вечности, ждущий момента, чтобы сдуть людей вместе с их шутками и страданиями. И в этом смысле финал "Тарарабумбии" можно считать режиссерским откровением: транспортер вдруг разгоняется до огромной скорости и, точно грозя сорваться с направляющих, несется, пустой, без нас и без Чехова, неведомо куда.