"Виновным себя не признает"

70 лет назад, в феврале 1940 года, был расстрелян главный редактор "Огонька" Михаил Кольцов. Книгу о нем написал его племянник*

Михаил Ефимов

*Отрывки из рукописи книги "Правда о Михаиле Кольцове". Автор — сын Бориса Ефимова, родного брата Михаила Кольцова

В 1923 году Кольцов задумал выпускать новый иллюстрированный журнал "Огонек", для чего привлек целую плеяду писателей, поэтов и фотокорреспондентов. В первом номере на первой странице был помещен снимок В. И. Ленина в Горках и стихотворение Маяковского "Мы не верим" по поводу публикации правительственного сообщения о болезни Ленина.

В ожидании, когда из типографии привезут первый номер, весь коллектив собрался в редакции. В это время раздался телефонный звонок. Кольцов схватил трубку, послушал и стал часто моргать глазами, что было признаком неудовольствия или озабоченности.

Оказывается, начальник Главлита Мордвинкин, то бишь главный цензор, не разрешает выпуск журнала, поскольку возражает против названия. Дело в том, что до революции в издательстве Проппера выходил журнал с таким же названием, и поэтому Главлит требовал назвать его по-новому — "Красный восход", "Красная заря", наконец, "Советская быль".

Кольцов вспомнил, что во время Гражданской войны его брат (и мой отец), Борис Ефимов, в Киеве работал под началом человека с фамилией Мордвинкин. Он велел отцу срочно отправиться в Главлит и во что бы то ни стало вырвать у своего бывшего начальника разрешение на выпуск журнала. Учитывая важность момента, для Ефимова даже вызвали редакционного мотоциклиста.

Мордвинкин оказался "тот самый", но даже встреча со своим старым подчиненным не повлияла на его непримиримую позицию. Логика цензора была предельно проста: "Зачем брать для нового журнала старое название?"

Впоследствии отец вспоминал:

"-- Владимир Юрьевич! — отчаянно заговорил я. — Владимир Юрьевич, а чем, собственно, плохо — "Огонек"? Хорошее, теплое русское слово! Когда хотят похвалить человека, говорят же: "Этот человек с огоньком!" А еще: "зайти к приятелю на огонек", "в маленькой светелке огонек горит"... Ей-Богу, Владимир Юрьевич, хорошее название, ласковое, приветливое, увидите, оно всем понравится!

Мордвинкин угрюмо молчал и перебирал свои бумаги. Я уже решил, что моя миссия безнадежно провалилась. Но тут Мордвинкин тяжело вздохнул, вынул из ящика стола листок бумаги, что-то на нем написал и протянул мне, сказав с раздражением:

— Вот. Передадите в типографию.

То было главлитовское разрешение на выпуск журнала! Так "Огонек" остался "Огоньком"".

Черная метка

Строго говоря, от старого, пропперовского издания осталось только название. Журнал быстро завоевал популярность. На его страницах печатались произведения Д. Бедного, И. Эренбурга, М. Зощенко, отрывки из романов и повестей М. Горького, в частности главы эпопеи "Клим Самгин", статьи видных ученых.

Едва "Огонек" окреп, как по инициативе Кольцова начинает выходить "Библиотека "Огонька"". Было объявлено о выпуске 24-томного собрания сочинений А. П. Чехова, приуроченное к 25-й годовщине со дня его смерти, которая исполнялась в июле 1929 года.

Это решение редакции свидетельствовало о незаурядной смелости ее руководителя, поскольку вызвало шумные протесты со стороны многих писателей и партийных руководителей. Это кажется диким, но Антон Чехов был тогда персоной нон грата в советской литературе. Горячо обсуждался вопрос, нужен ли вообще этот буржуазный писатель! Российская ассоциация пролетарских писателей в своем руководящем органе "На литературном посту" к этой дате опубликовала лукавую анкету со следующими вопросами:

"1) Как относились к творчеству Чехова до революции? 2) За последние годы читали ли вы Чехова? 3) Нужно ли сейчас продвигать Чехова к массовому читателю? 4) Какое значение имеет и должен иметь Чехов для современной литературы?".

Результаты подобного опроса незамедлительно сказались: большинство писателей, привлеченных к участию в анкете, поняли намеки и высказались... против Чехова. Поход против него и против "Огонька", дерзнувшего "продвигать Чехова к массам", открыл почтенный литератор: "Отношусь к нему (Чехову) в высокой степени отрицательно... получаю "Огонек" с приложением сочинений Чехова, которые остаются лежать неразрезанными и которые, в конце концов, придется бросить в ящик для ненужных бумаг, так как от лица коммуниста никакому массовому читателю я их передать не могу".

"Великим писателем никогда его (Чехова) не называл", — ответил другой, модный в ту пору, писатель.

"Мне как читателю он враждебен. Читая его, я всегда испытываю раздражение", — написал третий, менее известный.

Лишь немногие "допускали", так сказать, Чехова к массовому читателю, но, разумеется, не в двадцати же четырех томах, как рассылал "Огонек", а лишь "избранного и марксистски прокомментированного". А Кольцов упорствовал в своем "заблуждении", он защищал Чехова, настаивал на том, что "крупнейший писатель жив, реально нужен и полезен нашей эпохе". Как рассудила этот спор история отечественной литературы, видимо, напоминать нет необходимости.

В 1926 году появилось акционерное общество "Огонек", которое вскоре преобразовалось в "Жургаз" с собственной полиграфической базой, выписанной из Германии. О масштабе нового издательства можно судить по тому, что в нем выпускалось свыше 30 периодических изданий различного характера, таких как "За рубежом", который подписывали два редактора — М. Горький и М. Кольцов, "За рулем", "Советское фото", "Женский журнал", "Чудак", а также полные собрания сочинений Л. Толстого, И. Тургенева, В. Короленко и других наших классиков.

Что касается "Огонька", то тираж его вырос за несколько лет с 50 тысяч экземпляров до полумиллиона!

Среди многих интересных журналистских задумок Кольцова, которые неизменно вызывали читательский интерес, в журнале постоянно публиковались фоторепортажи о жизни большевистских вождей. Один из этих материалов был посвящен Л. Д. Троцкому, который в те годы, согласно принятой иерархии, занимал второе место после Ленина.

Спустя некоторое время после выхода очередного номера "Огонька" с этим репортажем главного редактора вызвали в ЦК. Вот как звучал рассказ М. Кольцова об этом посещении в изложении его брата.

"Он поднялся на пятый этаж в секретариат Сталина, постучался и был несколько удивлен, что дверь ему открыл сам Сталин. Они прошли в кабинет, сели, и генеральный секретарь ЦК сказал:

— Товарищ Кольцов, "Огонек" — неплохой журнал, живой. Но некоторые товарищи члены ЦК считают, что в нем замечается определенный сервилизм.

— Сервилизм? — удивился Кольцов. — А в чем это выражается?

— Да, сервилизм. Угодничество. Товарищи члены ЦК говорят, что вы скоро будете печатать, по каким клозетам ходит товарищ Троцкий.

Кольцов, конечно, был в курсе острой конфронтации между Сталиным и Троцким, но такая грубая откровенность его ошеломила. Ведь Троцкий был членом Политбюро ЦК, председателем Реввоенсовета республики, народным комиссаром по военным и морским делам, виднейшим политическим деятелем страны.

— Товарищ Сталин, — сказал брат, — "Огонек" — массовый журнал, рассчитанный на широкий круг читателей, и мы думали, что в наши задачи входит рассказывать народу о деятельности его руководителей. И мы давали очерки: "День Калинина", "День Рыкова", "День Троцкого". А недавно мы дали в журнале фотографию окна, через которое в Баку в 1902 году бежал товарищ Сталин, когда полиция нагрянула в организованную им подпольную типографию.

Подозрительно сощурившись, Сталин посмотрел на брата и холодно произнес:

— Товарищ Кольцов. Я вам передал мнение товарищей членов ЦК. Учтите в дальнейшей работе. Всего хорошего.

Рассказав все это, брат со смехом добавил:

— По сути дела, я получил строгий выговор от генерального секретаря партии.

Увы, это было нечто большее, чем выговор".

Как оказалось впоследствии, это была "черная метка", которую Кольцов не воспринял. Уже после этого разговора в "Огоньке" появился новый фоторепортаж о том, как Троцкий проводил свой отдых на юге...

"Вопрос согласован"

В первых числах декабря 1938 года М. Кольцов присутствовал на опере "Садко" в Большом театре. В центральной ложе сидел Сталин вместе с членами Политбюро. Увидев Кольцова в зале, он велел пригласить его в антракте в ложу.

Рассказывая на следующий день брату, Кольцов отметил, что у Хозяина было хорошее настроение, и он шутил со своими спутниками.

Описывая детали этой встречи, Кольцов отметил, что у Него появились золотые зубы, а широкие штаны, заправленные в сапоги с короткими голенищами, придавали ему "какой-то турецкий вид".

С Кольцовым Хозяин разговаривал очень дружелюбно и благожелательно, интересовался делами в "Правде" и Союзе писателей. Потом прибавил:

— Товарищ Кольцов, между прочим, было бы неплохо, если бы вы сделали для столичной писательской братии доклад в связи с выходом в свет "Краткого курса истории ВКП (б)".

То, что Сталин лично обратился к Кольцову с такой просьбой, следовало рассматривать как проявление высочайшего доверия. Михаил Ефимович не мог знать, что это был его последний выход на "сцену".

Собрание писательской общественности Москвы было назначено на 12 декабря 1938 года. Оно происходило в Центральном доме литераторов на улице Герцена (ныне и до того — Большая Никитская). Знаменитый Дубовый зал, где когда-то происходили заседания масонской ложи, был переполнен.

Отец запомнил тот вечер до мельчайших деталей. После окончания доклада он спустился вместе с братом в гардероб.

— Поедем ко мне, Миша. Попьем чайку. Между прочим, с пирожными.

— Чай с пирожными — это неплохо. Но у меня еще есть дела в редакции.

Они расцеловались и расстались. Как оказалось, навсегда.

Вернувшись в "Правду", чтобы подписать завтрашний номер в печать, Кольцов заглянул в секретариат, где ему сказали, что его ждут. Увидев у себя в кабинете сотрудников НКВД, Кольцов протянул руку к "кремлевскому" телефону, но ожидавшие его сказали, что звонить никому не надо.

— Неужели вы не понимаете, что вопрос со всеми согласован...

Во внутренней тюрьме на Лубянке Кольцова держали почти 15 месяцев. Все это время он подвергался издевательским допросам и садистским избиениям. Чего же от Кольцова добивалось следствие? В ходе допросов малограмотные (достаточно прочитать составленные ими протоколы) следователи несколько раз меняли предъявляемые обвинения — от создания в "Жургазе" антисоветской (для краткости они писали "а/с") организации и до участия в "заговоре послов", в который входили многие крупные советские дипломаты.

Читаем протоколы его дела.

"Заговорщицкая организация в Наркоминделе ставила задачей добиться сдвигов вправо в международной, внутренней и культурной жизни СССР, т. е. толкать СССР по пути буржуазного развития.

Для этой цели данная организация использовала свое влияние и положение на фронте международной политики, стремясь создать обстановку вокруг СССР, соответствующую целям и намерениям организации, чтобы, соответственно используя эту обстановку, заставить правительство СССР предпринять те или иные шаги, желанные для организации.

В названную организацию входили: Литвинов М. M., Суриц Я. З., Потемкин В. П., Майский И. М., Штейн Б. Е. Уманский К. А. Из неработающих в Наркоминделе к ней примыкали Кольцов М. Е., Штерн Г. M., Эренбург И. Г., Кин В., Луи Фишер..."

31 января 1940 года состоялось подготовительное заседание Военной коллегии Верховного суда Союза ССР, а на следующий день — 1 февраля 1940 года — сам "суд". Ниже следуют выдержки из протокола этого заседания.

"Протокол закрытого судебного заседания военной коллегии Верхсуда СССР

1 февраля 1940 г. гор. Москва. Председательствующий — армвоенюрист В. В. Ульрих. Члены: бригвоенюрист Д. Я. Кандыбин и военный юрист 1-го ранга В. В. Буканов. Секретарь — военный юрист 2-го ранга Н. В. Козлов.

Председательствующий объявил о том, что подлежит рассмотрению дело по обвинению Кольцова-Фридлянда Михаила Ефимовича в преступлениях, предусмотренных ст. 58-1-а, 58-10 и 58-11 УК РСФСР.

Председательствующий удостоверяется в личности подсудимого и спрашивает его, получил ли он копию обвинительного заключения и ознакомился ли с ней.

Подсудимый ответил, что копия обвинительного заключения им получена и он с ней ознакомился и обвинение ему понятно.

Председательствующим объявлен состав суда.

Отвода составу суда не заявлено.

Ходатайств не поступило.

Председательствующий спрашивает подсудимого, признает ли он себя виновным.

Подсудимый ответил, что виновным себя не признает ни в одном из пунктов предъявленных ему обвинений.

Все предъявленные ему обвинения им самим вымышлены в течение 5-месячных избиений и издевательств над ним и изложены собственноручно.

Предъявленный ему том II собственноручных показаний он подтвердил, что все это им самим написано, но сделал это он по требованию следователя...

Он категорически заявляет, что все его показания вымышлены и вынуждены. Все уличающие его лица дали также ложные показания о нем.

Оглашаются выдержки из показаний подсудимого о его троцкистской принадлежности, вербовке Радеком, шпионской деятельности в пользу Франции и его шпионской связи с американцем Луи Фишером и передаче ему а/с информации.

Подсудимый ответил, что ни в одном из этих пунктов он не виноват и дал вымышленные показания.

Больше дополнить судебное следствие ничем не имеет.

Судебное заседание объявлено законченным и подсудимому предоставлено последнее слово, в котором он заявил, что за все время работы в Сов. Союзе он никакой а/с деятельностью не занимался и шпионом не был. Его показания родились из-под палки, когда его били по лицу, по зубам, по всему телу. Он был доведен следователем Кузьминовым до такого состояния, что вынужден был дать согласие о даче показаний о работе его в любых разведках.

Он дал показания на совершенно невиновных людей, его знакомых, что он был завербован во французскую разведку. Все эти обстоятельства можно проверить, и материалы не подтвердятся. Взять хотя бы то, что якобы его родной брат Фриляндер — троцкист и расстрелян. У него никогда брата-троцкиста по фамилии Фриляндер не было. Его единственный брат Борис Ефимов не троцкист и не расстрелян. Все его показания — выдумка и вымысел. Все его показания нелогичны и легко могут быть опровергнуты, т. к. они никем не подтверждены.

В Испании со Штерном он ни в каком заговоре не состоял. С Уманским, Потемкиным или Мироновым он также не состоял ни в каком заговоре. Он не отрицает, что в его годы юношества написал несколько а/с статей в 1918 году, но потом он был очень активным участником гражданской войны и этот свой поступок загладил. О его прошлом "грехе" все знали, и партия и правительство, и видели его безупречную работу и в Испании. Он никогда не бывал в американском посольстве. Его показания легко проверить, хотя бы путем допроса тех лиц, на которых он давал показания. Факта в Париже, где якобы съехались Потемкин, Литвинов и Суриц в его присутствии и вели а/с разговор, не было. Он ни в одном из предъявленных ему пунктов обвинений виновным не признает, т. к. они все сфальсифицированы, и поэтому он просит суд разобраться в его деле и во всех фактах предъявленных ему обвинений.

Суд удалился на совещание.

По возвращении суда с совещания председательствующий огласил приговор.

Председательствующий Ульрих

Секретарь Козлов".

Приговор был короткий: расстрел.

Вся процедура судопроизводства заняла около 20 минут. Известно, что следом за Кольцовым на заседание "тройки" ввели великого реформатора сцены В. Мейерхольда, который не мог стоять на переломленных ногах. Вердикт был таким же.

На следующий же день приговор был приведен в исполнение, о чем свидетельствует справка за подписью начальника расстрельной команды.

"Справка

Приговор о расстреле Кольцова Михаила Ефимовича приведен в исполнение.

2 февраля 1940 г.

Пом. нач. 1-го Спецотдела НКВД СССР

Ст. лейтенант государств. безопасности Калинин".

Естественно, что приговор остался в тайне не только от общественности, но даже от семьи. О том, когда не стало Кольцова, родственники узнали уже после его реабилитации — в 1954 году...