Ужас по инструкции

"Завещание доктора Мабузе" (Das testament des Dr Mabuse, 1932)

"Власть — преступности!" — то ли иероглифы, то ли каракули, которыми день изо дня покрывает листы бумаги доктор Мабузе (Рудольф Кляйн-Рогге), запертый в палате лечебницы для душевнобольных и замкнувшийся в немом безумии, складываются в программу-максимум партии нового типа, партии будущего, партии убийц. Совершать как можно больше бессмысленных преступлений. Убивать наугад, кого угодно. Казнить отступников. Взрывать заводы. Подменять купюры в банковских хранилищах на фальшивки. Сеять хаос. Заставить людей испытывать постоянный страх: тогда они сами приползут на коленях к Мабузе. Герой, выдуманный гениальным Фрицем Лангом и его женой-сценаристкой Теа фон Гарбоу в "Докторе Мабузе, игроке" (Dr Mabuse, der spieler, 1922), был таким же кукольным злодеем, как Фантомас или Фу Манчу. Вращался в высшем обществе под заемными личинами, владел гипнозом, интриговал и шантажировал, играл в карты и обрушивал биржу, но страха не внушал. Другое дело — Мабузе из "Завещания", взлохмаченный, жалкий старик с глазами-бельмами, к безволосой голой ноге которого уже в середине фильма привяжут номерок санитары морга. Мабузе умирал, но дело его жило: дух философа страха вселялся в директора клиники Баума (Оскар Берги), прозрачный призрак диктовал устами врача приказы головорезам. Порой кажется, что дух Мабузе вселился не в Баума, а в самого Ланга. Это Ланг гипнотизирует зрителей, расплескивая в воздухе иррациональный страх. Страх торжествует с первых же кадров: полумертвый от ужаса человек прячется за тюками в помещении, пол и стены которого вибрируют от работы невидимых станков. Ужас в "Завещании", вообще, бесплотен. Неумолимый голос из-за занавеси инструктирует убийц: если осмелиться расстрелять и отдернуть занавес, за ним лишь граммофон и пробитый пулями силуэт-муляж в кресле. Автомобиль тормозит на перекрестке: когда загорится зеленый свет, поникнет мертвый водитель, убитый кем-то, кого зритель не успеет разглядеть. Хотя реалии на экране сугубо современные, этот ужас обладает мифологической мощью. В одном из самых волшебных эпизодов мирового кино Баум мчится по ночной дороге, мощный автомобиль глотает километры, вспыхивают в свете фар бьющиеся в истерике деревья, а за спиной доктора маячит прозрачный Мабузе, указывающий ему путь. Пожалуй, это сильнее, чем хрестоматийный проезд Зигфрида через зачарованный, туманный лес в "Нибелунгах" (1926) Ланга. Безумный тиран и убийца — вот Зигфрид образца 1933 года. "Завещание" принято считать антифашистским фильмом, предвидением скорого воцарения нацизма. В пламени химической фабрики видится пожар Рейхстага, в уличном терроре вездесущих убийц — бесчинства штурмовиков, в судорожной жестикуляции Баума — замашки Гитлера. Фильм действительно был запрещен к показу в Германии в марте 1933 года. По рассказам Ланга, ничем не подтвержденным, назавтра после победы наци его вызвал к себе доктор Геббельс и предложил возглавить все немецкое кино. Ланг отказался, сославшись на то, что у него мать — еврейка. Геббельс улыбнулся: "В Германии я решаю, кто еврей". Ночью Ланг бежал из страны. Но проблема в том, что сценарий "Завещания" писала Гарбоу, уже вступившая в НСДАП, и антифашистский памфлет из-под ее пера выйти никак не мог. Скорее, сеятелями хаоса и страха она считала "красных". В общем-то, это и не важно: совместная фантазия антифашиста и нацистки породила образ террора, не стареющий потому, что у него нет партийности, национальности, возраста.

"Глаза мумии Ма" (Die Angen der Mumie Ma, 1918)

Пыльный, но симпатичный раритет, снятый в Германии на излете Первой мировой войны. Эффектнее всего начало. Англичанин-художник Альберт (Харри Лидтке), путешествующий по Египту, с ужасом видит, что у некой мумии Ма двигаются глаза. Дальше — ностальгическая, но обычная бульварщина. Выясняется, что в саркофаге роковой злодей Раду (Эмиль Яннингс) прятал прекрасную Ма (Пола Негри). Альберт похищает ее и увозит в Англию, где она покоряет общество сладострастными танцами. За ними по пятам следует Раду — чуть ли не с кинжалом в зубах. Таких фильмов снимали немало. Но "Глаза" интересны именами создателей фильма. Режиссер Эрнст Любич в 1924 году уедет в Голливуд, где найдет себя, создав неповторимый стиль светской комедии, сочетающей молниеносный ритм с тайной печалью о бренности жизни. Полька Негри проживет 90 лет и, благодаря "Глазам", станет роковой женщиной номер один немецкого кино 1920-х годов. А великий Эмиль Яннингс сыграет множество страстных титанов и тиранов, от Дантона до Дмитрия Карамазова, прежде чем скомпрометирует себя активнейшим участием в нацистском кино.

"Сиротки бури" (Orphans of the Storm, 1921)

Душещипательную мелодраму, сочиненную Адольфом д'Эннери и Эженом Кормоном в 1860-х годах, экранизировали 15 раз. Шедевр получился лишь у создателя самого языка кино Дэвида Уорка Гриффита. Любитель исторических трактатов и рыцарь "старого, доброго Юга" перенес действие в эпоху Великой французской революции. Сироткам Генриетте (Лилиан Гиш) и ее слепой сестре Луизе (Дороти Гиш) теперь угрожали не только сладострастник-маркиз де Прай (Морган Уоллес) или мегера "мамаша Фрошар" (Люсиль Ла Верн), понуждающая Луизу попрошайничать, но и вихри истории, которые Гриффит умел живописать, как никто. Демон Робеспьер (Сидни Херберт) посылал Генриетту и полюбившего ее шевалье де Водре (Йозеф Шильдкраут) на гильотину, у подножия которой, как парки, стрекотали спицами "вязальщицы", любительницы публичных казней, благородный Дантон (Монт Блю) спасал. Талант Лилиан Гиш, открытой Гриффитом и снимавшейся у него в последний раз, достиг такой выразительности, что зрители всего мира были уверены: хотя фильм и немой, они слышали вопль отчаяния, который испускает с эшафота Генриетта.

"Ребенок ждет" (A Child is Waiting, 1963)

Джон Кассаветис, самый независимый режиссер Америки, от "Ребенка" открещивался. Абсолютный хозяин своих фильмов, он впервые доверился другому продюсеру и другому сценаристу. В результате продюсер (и тоже режиссер) Стэнли Краймер смонтировал фильм по своему разумению, лишив его нервозности и ощущения "жизни врасплох", фирменных для Кассаветиса, и, по словам режиссера, перекорежил смысл. В истории маленького Ребена (Брюс Ричи), отданного матерью в лечебницу Кларка (Берт Ланкастер) и выведенного из аутизма учительницей музыки Джин (Джуди Гарленд), он видел притчу о том, что дети, а особенно дети с задержками в развитии, лучше, нежнее, забавнее здоровых сверстников. А простой, как правда, Креймер смонтировал трактат о том, что таких детей надо сдавать психиатрам с прогрессивными методами. Но теплота Кассаветиса, его человеколюбие без сентиментальности и сюсюканья никуда не исчезли. И тем более не исчезла любовь, с которой он впервые снимал свою жену Джину Роулендс, сыгравшую мать Ребена.

"Человек кусает собаку" (C'est arrive pres de chez vous, 1992)

Черно-белый, снятый за три копейки фильм двух бельгийских (Рене Бельво и Бенуа Пульворд) и одного французского (Андре Бонзель) отморозков в Бельгии уступил в прокате лишь "Смертельному оружию", сорвал приз в Канне и вызвал скандал. Преднамеренно вульгарное и кровожадное обличение телевидения в наши дни — банальность. Но тогда reality-show с расчлененкой только зарождались. Репортаж о жизни серийного убийцы Бена (Пульворд), который снимали безымянные репортер (Бельво) и оператор (Бонзель), казался чем-то из области фантастики. Бен любил маму, предпочитал убивать и грабить стариков, а не молодых, испытывал особую ненависть к почтальонам, которых убивал, где бы ни встретил, философствовал и делился секретами профессии на манер винодела или плотника: например, как, убив воплем бабусю-сердечницу, сэкономить пули. Журналисты не могли не полюбить всей душой этого поэта своего ремесла и не принять за компанию участие в изнасилованиях и резне. И все было, как в сказке, пока Бен не перешел дорогу мафии: убийство — это все-таки работа для профессионалов, а не для кустарей.