Испытание прошлым

"Бремя секретов"

Аки Шимазаки

М.: Текст, 2010

Японка Аки Шимазаки из той категории авторов, которые пишут для Запада о Востоке или по-восточному, пройдя вестернизацию не вместе со всем родным сословием, как когда-то русские дворяне или латиноамериканские интеллигенты, а в опережающем семейном или личном порядке, как, например, Кадзуо Исигуро или Юн Чжан. Шимазаки родилась в 1954 году в Японии, переехала в 1981-м в Канаду, пишет по-французски. "Бремя секретов" — это общее название цикла из пяти (очень коротких, в каждом страниц по семьдесят) романов, выходивших с 1999 по 2005 год.

Называются все романы японскими словами, обозначающими ключевой символ каждого романа: "Цубаки" (камелии), "Хамагури" (двустворчатые ракушки), "Цубаме" (ласточка), "Васуренгагуса" (незабудка) и "Хотару" (светлячок). По-французски (или по-русски) такие названия звучали бы ужасно слащаво, а по-японски — никакой слащавости, только благородная красота. Весь цикл построен с той изящной простотой, которую неяпонцы привыкли ценить в японской культуре. Но цель книги не в том, чтобы подыграть шаблонным западным представлениям о японскости, а в том, чтобы изобразить реальное столкновение западных и японских ценностей, точнее, книга сама этим столкновением является.

Речь об отношении к травмам — историческим и личным. Говоря упрощенно, западная позиция: скрывать травмы прошлого — значит продлевать болезнь, оставаться в плену у прошлого, а рассказать о них во всеуслышание — значит вылечиться от болезни и освободиться от прошлого. Японская позиция (говоря еще более упрощенно): разоблачение прошлых ран и преступлений ведет только к позору и вреду для семьи или для страны. Так вот Шимазаки медленно, осторожно задает японским персонажам западные вопросы: может быть, лучше не молчать, а рассказывать, признаваться, разоблачать? И одновременно западному читателю она задает японские вопросы: может быть, лучше иногда промолчать? Или говорить не во всеуслышание? Или заговорить только перед смертью?

Все пять частей цикла строятся вокруг одной и той же семейной истории. Героиня первого романа Юкико, уцелевшая в атомной бомбардировке Нагасаки, перед смертью говорит дочери: "Я пережила нечто более страшное, чем война и атомная бомба". И в предсмертном письме признается в убийстве родного отца, господина Хорибе, которое случайно совпало с роковым американским авианалетом и потому осталось безнаказанным. Для убийства она использовала цианистый калий, который жителям Нагасаки раздавали для героического самоубийства в случае вторжения американцев. Следующие романы излагают те же события и их предысторию с точки зрения других участников — брата Юкико Юкио, его матери Марико Такагаши, его отчима Кэндзи Такагаши и его дочери.

Каждая версия дает новый ракурс и сообщает новые тайны — об изменах, массовых убийствах, внебрачных родах, неяпонском происхождении, нарушении целибата и т. п. Но здесь нет ни того азарта сложения цельной картины из отдельных фрагментов, которым обычно одушевлены книги, построенные как серия свидетельств, от "Лунного камня" Уилки Коллинза до "Александрийского квартета" Лоренса Даррелла, ни оптимизма, которым тоже обычно пропитаны такие книги,— недоступная каждому человеку (персонажу) по отдельности истина оказывается видна божественному (авторскому или читательскому) взгляду. От книги Шимазаки общее впечатление скорее такое: бремя тайн, бремя прошлого так тяжело, что его просто приходится распределить между людьми. Каждый несет свою часть, и этим частям, может быть, лучше оставаться не сведенными воедино.

Молчание о прошлых ранах изображено у Шимазаки как нечто мужественное и почти прекрасное, но, как всякая традиционная красота, оно же тяжелое, бесчеловечное бремя. Бремя это если отчасти и облегчается, то не громким рассказом, а признанием наедине. И эти признания, в отличие от потенциально катастрофических западных признаний, стерилизованы, ничего не могут изменить. Поэтому и эти пять романов, пять версий нужно не складывать как фрагменты полной — опасной — истины, а рассматривать по очереди как некие безопасные эстетические объекты — цветы или камни. Соответственно, и читать эти романы лучше так, как они выходили: не подряд, а с некоторыми паузами, чтобы дать предыдущей версии позабыться, отступить в тень.

"Прошлое"

Алан Паулс

СПб.: Азбука-классика, 2010

Роман "Прошлое" аргентинца Алана Паулса вышел в 2003 году и стал латиноамериканской литературной сенсацией: получил престижную Premio Heralde de Novella, номинировался на международную IMPAC Dublin Literary Awards и дошел даже до широкого зрителя в одноименной экранизации звезды молодой режиссуры Эктора Бабенко с Гаэлем Гарсией Берналем в главной роли. В фильме роман, конечно, обкорнали, сведя к интеллектуальной версии сериала Californication: главный герой, переводчик Римини, переживает разрыв с бывшей женой Софией, нюхая кокаин и встречаясь с моделями, в то время как сама София бегает за ним с ящиком неразобранных семейных фотографий. То есть прошлое — это назойливая бывшая, которая не дает тебе двигаться вперед.

Хотя в романе герои стоят друг друга: пока бывшая жена подкидывает записочки и оставляет сообщения на автоответчике, сам герой нюхает, мастурбирует и плачет, примерно в такой последовательности. Прошлое, 12 лет счастливого брака, нависает не памятью о счастливой любви, а тяжелейшим грузом. И пока Римини пытается забыть, София так же яростно помнит, но и воспоминание, и забвение становятся только приметами того, что разделаться с прошлым невозможно. Погруженные в прошлое герои умирают прежде смерти, метафоры смерти проходят через весь роман; так, Римини про себя называет Софию "эта покойница". С последовательностью, которая даже слегка раздражает, Паулс доводит все сюжетные линии до логического завершения, предлагая читателю не просто книгу о прошлом, но роман, где тема назойливого прошлого исследована и, в общем, закрыта.

"Азбучная история"

Ида Йессен

М.: Текст, 2010

Шведская литература в моде, норвежская с небольшим отставанием, но тоже, а вот датчане оказались той самой частью айсберга, которая под водой, и кто их знает, где у них свои стиги ларссоны. Вот Ида Йессен, например,— для нас имя новое, а для датчан почти классик, автор пяти романов, лауреат премий и так далее. В общем, имя, с которого можно начинать знакомство с датской литературой. В ее первом романе, переведенном на русский язык, узнаются общескандинавские черты: простой язык, простой человек в центре повествования, отстраненная позиция автора, непременный психологизм. Одинокий сорокалетний мужчина встречает на вечеринке мать-одиночку, через несколько месяцев съезжается с ней, еще через несколько месяцев женится и вскоре попадает в настоящий ад семейной жизни: пока он, бедный симпатяга, пытается наладить отношения с детьми и выстроить настоящую семью, жена-фурия ругается, ходит вечно недовольная и нечесаная и вскоре разоряет главного героя, оставляя его без семьи, без детей, без работы и без денег. В напористости, с которой жена отравляет мужу жизнь, а муж терпеливо подставляет вторую щеку, есть что-то бальзаковское. В современной литературе в несчастьях семьи чаще виноваты все, как в романах Ричарда Йейтса, у Иды Йессен во всем виновата женщина. Желал автор того или нет, но ее роман можно принять за историю всех европейских мужчин: эти невинные и милые недоросли, как прирученные животные, вдруг отпущенные на волю, оказывается, совершенно неспособны защитить себя от опасностей мира и гибнут, гибнут ни за что.