Лондон — не последняя из музейных столиц, серьезные выставки самого крупного калибра случаются там регулярно, и все же теперешний "Ван Гог" оказался сенсацией еще до открытия экспозиции. В самой Королевской академии художеств пока что не протолкнуться, это понятно, но просто-таки сверхвостребованной оказалась и сопутствующая программа. Исследователи подготовили к выставке издание переписки художника, и это, казалось бы, не ахти какой предмет первой необходимости, однако почти весь тираж солидного шеститомника раскуплен — и это при том, что одновременно появилось столь же скрупулезное и совершенно бесплатное онлайн-издание тех же писем. Более того, даже на сопровождающие выставку лекции очень сложно попасть, все места заблаговременно забронированы. В общем, когда устроители выставки взахлеб называют ее одной из самых важных и самых удачных среди тех, что проходили в Королевской академии, их восторги можно понять.
Наверное, отчасти дело в том образе Ван Гога, который сейчас сложился у среднего посетителя этой выставки. Образ этот странный, чтобы не сказать нелепый, но эффектный: с одной стороны, какой-то блаженный, и не случайно же, мол, его портреты украшают этикетки бутылок с абсентом. Ухо себе отрезал опять же. С другой — все ж таки это один из самых дорогих художников. За его картины еще 20 лет назад на аукционах платили $80 млн, а сколько заплатили бы теперь, страшно подумать. И в смысле цен, и в смысле колоритной репутации, и в смысле массовой известности хотя бы по имени Ван Гог, конечно, впереди хотя бы прочих постимпрессионистов.
Письмо брату, август 1882 года
Сложно судить тем не менее, с какими ожиданиями люди приходят на эту выставку. Ее художественная часть в любом случае вряд ли способна разочаровать — такой масштабной выставки о Ван Гоге, напоминают нам, в Лондоне не было 40 лет: привлечено множество музейных и частных коллекций во главе с амстердамским Музеем Ван Гога и Музеем Креллер-Мюллер в голландском же городе Оттерло, где волей судеб оказалось второе по величине собрание произведений художника. Выставлено в результате шесть с половиной десятков полотен и еще некоторое количество эскизов — в общем, и правда порядочно. Десятки портретов и автопортретов, пейзажи, натюрморты, включая и "Натюрморт с тарелкой лука" 1889 года, обреченный вызывать повышенное внимание благодаря связанной с ним мрачной гипотезе. На картине среди прочего изображено лежащее на столе письмо; один искусствовед, всмотревшись в беглые мазки кисти, предположил, что это не просто условный конверт с марками, а вполне конкретное письмо от брата художника, Тео Ван Гога, который был для него всем — наперсником, чутким собеседником, меценатом, наконец. Будто бы это то самое послание, в котором Тео сообщал о своей помолвке: после этого Винсент-де испугался, что брат отныне перестанет выплачивать ему содержание, и впервые задумался о самоубийстве.
«Желтый дом», сентябрь 1888 года
Но, как бы то ни было, трудно не заметить, что главных, самых знаменитых по тем или иным причинам вангоговских вещей на выставке нет. Ни "Едоков картофеля", ни "Автопортрета с отрезанным ухом", ни "Подсолнухов", ни "Звездной ночи", ни "Портрета доктора Гаше". Разумеется, того, что есть, более чем достаточно, чтобы составить исчерпывающее представление о творчестве Ван Гога и о том, как менялись его манера и, вероятно, его миросозерцание: от ранних фламандских работ с их суровым колоритом, тягостным настроением и заостренной социальной проблематикой до поздних вещей с их магической яркостью красок и причудливым ритмом мазков, то резких, компактных, тяготеющих к штриху или цветной точке, то прихотливо струящихся. И все же когда монографический музейный блокбастер, так широко и так тщательно подготовленный, обходится вовсе без чего-то до неприличия хрестоматийного — это непривычно. Значит, главный аттракцион в чем-то другом.
Выставку неспроста назвали "Настоящий Ван Гог", в этом есть некоторая по-особому амбициозная заявка: мол, настоящего Ван Гога вы до сих пор и не знали. Очевидно, это в большей степени относится к письмам художника, которые на выставке тоже показываются. Отнюдь не в полном объеме — по большей части это слишком хрупкие документы, дешевая бумага и так уже сильно пожелтела, а чернила поблекли,— но несколько десятков есть. Хотя не каждый сможет без посторонней помощи разобрать почерк Ван Гога (не говоря уже о том, что письма в основном написаны по-голландски), с обаянием подлинного человеческого документа ничего не сделаешь — особенно если эти документы правильно экспонировать. Когда еще ворчал Пушкин, что "толпа жадно читает исповеди, записки etc.", но с этих пор человеческая натура мало изменилась, и перспектива познакомиться с личными письмами Ван Гога оборачивается многими соблазнами. От относительно благородных (узнать, как он жил и о чем думал в период создания той или иной работы) до низменных (а ну как в письмах обнаружатся яркие описания того, как художник постепенно сходил с ума?).
«Натюрморт с тарелкой лука», начало января 1889 года
В принципе биография Винсента Ван Гога действительно это любопытство если не оправдывает, то объясняет: слишком необычная. Прожил 37 лет, из которых писал только последние десять. Унылое детство, юность, посвященная службе в арт-дилерской (как сказали бы мы теперь) фирме собственного дяди,— работа, не приносившая ни достатка, ни удовольствия. Потом внезапный порыв к христианству в форме евангельского служения ближнему, испугавший его родню своей крайностью: вместо того чтобы чин чином отучиться на пастора-богослова, Винсент подался в миссионеры и несколько месяцев проповедовал бедным шахтерам, делясь с неимущими последним куском хлеба. Только после этого он обратился к живописи, затем, после нескольких лет первых опытов, уехал во Францию. Хрестоматийная богемная жизнь, безденежье, абсент, беспутство, прогрессирующее сумасшествие, суицид. И посмертная слава, настигшая его уже в начале ХХ века.
Биография как будто бы в духе французских "проклятых поэтов", и кажется, что письма должны быть под стать ей — что в них бесконечные жалобы на мизерабельность существования должны перемежаться скандальными парадоксами, трескучими диатрибами в адрес филистеров и констатациями собственной гениальности. Ну и проявлениями безумия, само собой. Беглое знакомство с письмами (большая часть адресована все тому же Тео) обнаруживает, что на самом деле они ну никак на этот стереотип не похожи. В них очень мало громких фраз и преувеличений, даже о страданиях говорится как-то сдержанно и трезво; что самое удивительное, вместо предполагаемого развинченного эгоцентрика видишь внимательного и деликатного человека, которому неприятно идти на конфликты. А что до психического нездоровья, то импульсивная одержимость той или иной картиной выглядит по письмам уж никак не болезненной — наоборот, полнокровной и благополучной. Вместо клинической зарисовки на тему "гений и безумие" публике, в общем, показывают другого человека, гораздо более цельного (по крайней мере, в те моменты, когда он писал письма), чем можно ожидать. Вероятно, теперь именно этого человека нужно искать и в его полотнах.
Лондон, Королевская академия художеств, до 18 апреля