Модное, красивое и зачастую теряющее всякий смысл слово "утопия" вот уже два десятилетия подряд не сходит с выставочных афиш. Куратор Музея Гуггенхайма Вивьен Грин словами не бросается и решила напомнить, что "Утопия имеет значение",— так называется ее берлинская выставка, посвященная объединениям художников XIX — первой трети XX века.
Призрак коммунизма, бродивший тогда по Европе, принял живейшее участие в разработке едва ли не всех авангардных утопий, вплоть до "новых городов" футуриста Антонио Сант`Элиа и "мировых расцветов" мастера аналитического искусства Павла Филонова. И какие бы причудливые формы эти прожекты ни принимали, сугубо механистические или сугубо органические, их конечной целью всегда было общество "всеобщего благоденствия и братства", по меткому выражению крестьянского художника Ефима Честнякова из деревни Шаблово Кологривского уезда Костромской губернии. А искусство, будто бы способное в перспективе превратить каждого человека в свободного созидателя, казалось кратчайшим путем в этот художественно-социалистический рай. Правда, в означенный период мало кто из западных утопистов, собиравшихся поставить свое искусство на службу человечеству, был готов — по примеру того же Ефима Честнякова, бросившего Петербург, Академию и репинскую мастерскую, чтобы обустраивать в родной деревне рисовальные классы и детские театры,— пойти с этим самым человечеством на непосредственный контакт. Время Йозефа Бойса еще не пришло, и русская практика хождений художника в народ еще не нашла понимания на Западе — мастера искусства там, напротив, норовили удрать от народа куда подальше, уединиться в компании единомышленников в каком-нибудь тихом уголке и построить коммунизм в одном, отдельно взятом, артистическом сообществе. Опыт которого в идеале можно было бы впоследствии распространить на весь крещеный и некрещеный мир. О таких художественных фаланстерах, отгородившихся щитом утопии от окружающей действительности, и говорится в гуггенхаймовском проекте.
Александр Родченко. «Утренняя зарядка», 1932 год
Выставка начинается с коммуны назарейцев — венских студентов с Фридрихом Овербеком и Францем Пфорром во главе, которые в пику вконец опротивевшей им Академии художеств основали в 1809 году этакую средневековую гильдию под названием Союз Святого Луки, начертали на гербе слово "Истина" и поклялись вернуть духовность в искусство германской нации. С каковой целью отправились в Рим, обосновались в закрытом монастыре Сан-Исидоро на Монте-Пинчо, заперлись в кельях, чтобы без всякой (боже упаси) обнаженной натуры писать в манере и технике Рафаэля, ежедневно сходясь в трапезной не столько к обеду из общего котла, сколько для чтения Библии и различных романтических благоглупостей. Овербеку удалось собрать под свои монашеские знамена лучшие силы немецкого романтизма, но спустя несколько лет союз, на членов которого посыпались выгодные заказы и предложения занять соблазнительные посты, распался. А финальной точкой выставки стал Баухаус, Высшая школа строительства и художественного конструирования, созданная Вальтером Гропиусом со товарищи в 1919 году в Веймаре с благородной целью переустроить жизнь пролетариата Веймарской республики по законам рационального социалистического дизайна, но на деле превратившая в образцовую коммуну лишь свой собственный кампус.
Между Союзом Святого Луки и Баухаусом — Братство прерафаэлитов, "Искусства и ремесла" Уильяма Морриса, Понт-Авенская группа и Ворпсведская колония — словом, все, кто верил в волшебную социально-преобразовательную силу искусства и кому оно действительно помогло преобразовать собственную жизнь. Впрочем, кто упрекнет их в том, что служебное положение хранителей утопии они использовали в личных целях? Говорят же, хочешь перемен — начни с себя. Да, в 1920-х годах функциональный дизайн Баухауса был чертовски дорог, но сейчас мы все живем в баухаусовском мире. И возможно, час Уильяма Морриса еще просто не пробил.
"Утопия имеет значение. От братств к Баухаусу". Берлин, Музей Гуггенхайма, до 11 апреля