Выставка авангард
В Третьяковской галерее на Крымском Валу открыта камерная выставка скульптуры и графики Бориса Королева, приуроченная к 125-летию главного мастера ленинского плана монументальной пропаганды. Вынутые из запасников Третьяковки эскизы показывают, что авангардист Королев не сдался советской власти без боя, считает АННА ТОЛСТОВА.
Мировой скульптурный авангард на добрую треть состоял из выходцев из России: Александр Архипенко, Жак Липшиц, Осип Цадкин, Антон Певзнер, Наум Габо. Борис Королев (1885-1963) был едва ли не единственным скульптором-авангардистом, который остался в СССР. Считается, что за это он — вскоре после перевода ленинского плана монументальной пропаганды на соцреалистические рельсы — заплатил отказом от своего новаторского языка, замешанного на кубизме и футуризме. Для специалистов его плохо сохранившееся авангардное наследие — объект культа, но широкая публика если и знакома с ним, так разве что по хрестоматийной картине бубнововалетца Александра Куприна "Натюрморт со статуэткой Бориса Королева" из Третьяковки. Год назад выставку Королева из собственных фондов сделали в Русском музее, теперь за юбиляра взялась и Третьяковская галерея. На совместную ретроспективу у двух главных музеев отечественного искусства нет денег: государственного финансирования не хватает, потому что Россия — бедная страна, кое-как перебивающаяся с газа на нефть, а частный спонсорский капитал к такому революционному и антибуржуазному авангарду, должно быть, относится с подозрением. К сожалению, даже юбилей не стал поводом к канонизации художника, который ее, безусловно, заслуживает.
В Русском музее, где хранится большая часть кубистических эскизов Королева, история его выглядела хрестоматийно. Мученик режима: невероятный взлет в годы военного коммунизма — Пикассо в скульптуре, кубистские формы, рубленые объемы и динамика, затем — слом, соцреалистическое изнасилование и безнадежные ряды Чайковских и Пушкиных. В Третьяковке все выглядит несколько иначе, и дело тут в особенности собрания: в галерее долгое время действовало негласное правило гипсы в коллекцию не брать, а почти все авангардное творчество Королева дошло до нас в виде гипсовых эскизов. На московской выставке о всех безумствах монументальной пропаганды — о вздыбившейся полуабстрактной глыбе Бакунина у Мясницких ворот (восьмиметровую статую установили в 1918-м и вскоре демонтировали), о памятниках Марксу и "Освобожденному труду" (этот проект к великому огорчению Королева не понравился Ленину) — можно судить главным образом по фотографиям из архива скульптора. Есть еще несколько рисованных тушью набросков "Храма общения народа" в виде огромной пятиконечной звезды, закрученной в пространстве на манер футуриста Умберто Боччони. Этот "храм" напоминает о бурной организаторской деятельности Королева в первые годы революции: о дискуссиях в ИНХУКе и преподавании во ВХУТЕМАСе, о создании Живскультптарха и Скульптурной артели — он собирался утереть нос Вагнеру, мечтая о синтезе всех пространственных искусств на основе зодчества и пластики. Но большая часть выставки — это Королев-реалист.
Вот бронзовый этюд фигуры рабочего, рисунки и фотографии эскизов к памятнику "Борцам революции", установленному в Саратове в 1925 году: по ним видно, как постепенно упрощается кубистический постамент и монумент приобретает все более классический вид. Вот еще более традиционный — по сравнению с ранними вещами — памятник Бауману, установленный в Москве в 1930-м. Однако думать, что монументальный пропагандист струсил и перестроился, чуть только заслышал критику сверху, не стоит. Он был не из пугливых, потомственный пролетарий, начавший заниматься скульптурой в годы вынужденного безделья, когда его временно отчислили с физико-математического факультета Московского университета за активное участие в революции 1905 года. Для Королева, убежденного революционера не только в искусстве, Маркс, Бакунин, Бауман, Желябов были настоящими героями, а не предметом госзаказа. В 1949-м его в очередной раз разругали за "формализм", а в 1950-м он выступает против решения закрыть музей "формалистки" Голубкиной — умные люди в его положении сидели тихо и не высовывались. Королев, похоже, и ленинскую критику, и решение снять Бакунина, потому что "народ не понимает", принимал близко к сердцу — и пытался найти в старом реализме то, что будет близко и народу, и его пламенному вождю. В первой половине 1920-х, когда все вокруг только и говорили о конструктивизме, с которым Королеву оказалось не по пути, возврат к реализму был жестом откровенно нонконформистским.
По портретам 1920-х годов видно, как он обращается к своим первым, символистским и экспрессионистским, опытам, как вспоминает впечатления из своего европейского турне начала 1910-х и останавливается на экспрессивной классике в духе Бурделя — как наиболее приемлемой для революционного пролетариата художественной модели. Он участвовал во множестве конкурсов — на скульптурное оформление Дворца Советов и стадиона в Измайлово, на "Рабочего и колхозницу", на памятники Пушкину (летящая, словно крылатая фигура на стрелке Васильевского острова) и Чайковскому, но редко когда выигрывал. Трагедия Королева, кажется, не в том, что ему пришлось отказаться от кубизма, а в том, что его монументальный талант даже в реалистическом изводе не пригодился власти, которая предпочла Томского и Вучетича.
Можно понять, почему "перестроившийся" Королев не особенно пришелся ко двору. Достаточно взглянуть на "Крестьянина из Ясной Поляны Федота Нечесаного" — мраморная голова в микеланджеловских рубцах-насечках. Или на проект монумента Желябову в Ленинграде в саду возле Зимнего дворца (1932 год): статуя народовольца в центре, а по бокам — полукружья экседр с фигурами освобожденных рабов (они есть и в виде отдельных бронзовых эскизов). Это вообще чистый Микеланджело, которого "соцреалистический" Королев выбрал в кумиры и отчасти соперники. Тоже в своем роде революционер, неуемный, непричесанный, что яснополянский Федот, и никакой власти неудобный.